Гвенаэль выпрямляется. Валентин стоит на переднем сиденье и что-то выкрикивает, размахивая проблесковым маячком. Под воротником рубашки виднеется начало татуировки, и можно догадаться, что она обширна.
А что, если у Зефира тоже есть татуировка? Что, если он весь покрыт чернилами? Что, если эти чернила особые? Что, если…
Гвенаэль улыбается и, уткнувшись в свои бумаги, продолжает исписывать листок за листком.
32
Ч – 194
Сара вытягивает кончиками пальцев мини-сосиску и, пряча ее в рукаве, украдкой отправляет в рот. Остальные видели, что при ней была сумка с продуктами, которые она сочла своим долгом разделить на всех, но часть приберегла для себя и подъедает их потихоньку.
Ей хочется есть.
Ей всё время хочется есть.
Она ест не переставая с самого начала взрывов. Чувство полного желудка успокаивает ее, помогает увидеть во всём хорошие стороны. Несмотря на трудности этого странного путешествия, она едет, и Гвен с ней. Скоро они встретятся с остальной компанией. От них нет никаких вестей, но она знает, что они приедут. Она верит в них.
А дальше? Вчера Бартелеми и Мариам говорили о взрывах очень осторожно, но, отыщи они хоть какую-нибудь положительную или полезную информацию, конечно, поспешили бы поделиться ею с командой. Сара, наверно, единственная в этой машине уже поняла и приняла, что поделать с этими взрывами ничего нельзя, только бежать от них, пока можно, и максимально пользоваться всем, что еще может дать жизнь.
Вероятно, поэтому она так много ест.
Еда – примитивное удовольствие, в отличие от секса, не требующее физических усилий и, в отличие от наркотиков, не бьющее по шарам – что она испытывала на себе всякий раз, когда принимала дурь.
Еде равных нет.
33
Ч – 193
– Печенье? – предлагает Валентин.
Лили-Анн морщится. Ей хочется чего-то соленого, но в желудке урчит так громко, что она берет одно из протянутой пачки.
– Спасибо.
За восемь часов они с трудом преодолели пятьдесят километров. Быстро оставили в покое маячок, навлекавший на них гнев других водителей, и снова встроились в общую вереницу. Желудок Лили-Анн крутит всё сильнее. Восемь часов, пятьдесят километров. До побережья осталось больше трехсот пятидесяти. Пятьдесят шесть часов непрерывной езды? Двое с лишним суток чудовищных пробок? Да еще заторы становятся всё плотнее. Лили-Анн чувствует, что близок момент, когда они вообще не смогут больше двигаться. Многие водители уже бросают свои автомобили и пытают счастья пешком или на велосипеде, привязав вещи к багажнику.
– Готово дело, рвануло на Аляске, – сообщает Валентин, склонившийся над смартфоном.
Лили-Анн, не удержавшись, косится на экран. Над шапкой статьи фотография взрыва – желто-оранжевого атомного гриба. Она тотчас отводит глаза. Свой телефон она убрала в карман на дверце и не хочет его доставать. Она боится знать. Боится своими глазами увидеть неотвратимое: ее родители скоро умрут, если уже не мертвы.
– Американская армия запустила в стену ракету с ядерной боеголовкой, – продолжает Валентин.
– Что это дало? – спрашивает Сара.
– Судя по всему, ничего. А взрывы на поверхности Тихого океана образовали цунами, которое движется к берегам Японии.
– Валентин! – перебивает его Браим с неожиданным металлом в голосе.
Тот поднимает нос от телефона.
– Что?
– Я думаю, не всем хочется слышать эти новости.
– Тебе неинтересно, не нашли ли способ остановить или отсрочить катастрофу? – удивляется Валентин.
– Я не о себе.
Валентин хмурит брови, поворачивается к Лили-Анн, видит ее застывший профиль.
– Мои родители в Японии, – шепчет она, не глядя на него.
Повисает молчание. Она чувствует, что он внимательно смотрит на нее.
– Я понял, – говорит Валентин через несколько секунд.
И, подкрепив слова делом, прячет телефон в карман. Лили-Анн улыбается. Короткой улыбкой, это и не улыбка даже, просто дань вежливости. Чем дальше, тем труднее становится обуздывать свое отчаяние, чтобы соответствовать социальным условностям. И она уже не знает, от голода или от горя так болит живот.
Лора, сестренка, скорей бы к тебе.
– Эй, в двухстах метрах супермаркет! – кричит Сара, выставив палец, точно впередсмотрящий на носу корабля, завидевший на горизонте землю. – Кто чего хочет?
– Ты думаешь, в магазине что-нибудь осталось? – сомневается Валентин.
– Вот и проверим…
Валентин накрывает ладонью руку Лили-Анн.
– Ты идешь?
Она кивает, вешает на шею фотоаппарат, открывает дверцу. Что угодно, лишь бы не сидеть зажатой в угол на этом миниатюрном сиденье и воображать себе сценарии один другого хуже.
Она удаляется с Валентином в сторону супермаркета, присоединившись к длинной веренице людей – тут целые семьи с чемоданами на колесиках, Лили-Анн замечает даже женщину, толкающую перед собой тачку, полную пластиковых пакетов, так тщательно запакованных, что их содержимое не угадать. «Война, – думает Лили-Анн. – Или очень похоже. Исход, паническое бегство от надвигающегося монстра до тех пор, пока будет некуда больше бежать, и тогда…» Мысль о собственном конце еще слишком призрачна и уже слишком невыносима, чтобы ее додумать. Она подходит ближе к Валентину, почти касается его, отчаянно желая почувствовать в нем жизнь. Он не отстраняется.
– Эту спортивную машину, – спрашивает она, – ты украл?
– Думаю, да.
– Зачем?
– Чтобы увезти тебя.
– Ты и шмотки свистнул…
– Тогда я еще не свистнул машину. Это было потом. Когда ты посмотрела на меня. Когда я заметил, что ты на меня смотришь.
Они пересекают паркинг супермаркета; она косится на него, невольно рассматривает пробивающуюся на щеках щетину. Ей так и непонятно, что он за фрукт. Ирландский свитер сидит на нем как влитой. Разве может так идти чужая одежда? И потом, этот огонек в его глазах, далекое пламя свечи под порывами ветра, которое готово погаснуть, но держится. Лили-Анн не знает, как это истолковать.
– Тебе не к кому ехать, семьи нет? – спрашивает она.
– Нет.
Ни секунды колебания.
– Ни друзей, ни близких?
– Приятели. Никого, с кем бы мне хотелось провести эту неделю.
– Ты предпочитаешь провести ее с незнакомыми людьми?
– Да.
– Почему?
– Так проще. Нечего терять. И потом, я ведь не сказал, что останусь с тобой до конца. Я предложил отвезти тебя на побережье, и только.
