– Может быть, подождем, когда он или она захочет выйти? Это ведь мы здесь непрошеные гости.
С минуту он внимательно смотрит на меня, склонив голову, с задумчивым выражением на лице, которое мне уже знакомо. Потом, не сказав ни слова, удаляется к скалам.
Лили-Анн поднимает глаза и ошеломленно смотрит на Гвенаэля.
– Что такое? – спрашивает он, поёжившись от ее настойчивого взгляда.
– Этот пляж, ну, который ты описал в книге… За исключением одной детали, он в точности похож на место, где я выросла. Просто с ума сойти, всё один к одному: проселочная дорога, тропа, утес, деревья вдали…
Гвенаэль вскидывает на нее глаза.
– Какая деталь отличается? – спрашивает он, помолчав.
– На мой пляж был еще один вход. Лестница, выбитая прямо в скале, которая ведет в сад моих родителей.
– Значит, это другое место, – отмахивается Гвенаэль. – В моем романе нет никакой лестницы, и дома на вершине утеса тоже нет.
Как бы считая разговор законченным, он снова утыкается в свои листки. Лили-Анн перечитывает отрывок несколько раз, волнуясь всё сильнее. Сходство поразительное. Или это ей так хочется туда добраться, что она накладывает знакомую картинку на описание Гвенаэля?
Впереди Валентин ведет машину, Сара поддерживает беседу. Они продвинулись на десяток метров. В таком темпе ехать им еще несколько дней. Глубоко вдохнув, Лили-Анн протягивает руку: она требует продолжения истории и, как только Гвенаэль отдает ей листки, погружается в чтение с головой.
39
Ч – 156
Валентин просыпается, будто его кто пихнул, в третий раз за ночь.
Крики. Вспышки зыбкого света. Метрах в пятнадцати впереди горит автомобиль. Незнакомые люди с бейсбольными битами в руках бегут по разделительной полосе и лупят по машинам. Как будто пошел обратный отсчет и с каждым часом мир и его обитатели становятся всё безумнее. Валентин рад, что уехал из Парижа, там, должно быть, сейчас смертоубийство.
Он встречает усталый взгляд Гвенаэля. Используя фонарик в телефоне, тот пытается работать над романом, но не может отвлечься от нарастающего снаружи хаоса.
Со стороны Валентина как из-под земли вынырнули две девушки лет двадцати. Они визжат и ревут по-звериному, лижут стекло. Хотят его напугать. Но сами в ужасе.
К ним присоединяется парень, вскакивает на крышу машины, скатывается на передний бампер. Внутри больше никто не спит, все наблюдают за действиями группы в напряженном молчании. Крепче сжимая в руке клюшку для гольфа, Валентин смотрит на девушек, которые барабанят по стеклу в надежде разбить его голыми руками.
Он их понимает, и сам бы, не встреть он Лили, был сейчас с ними и всё крушил, опережая взрывы, подобно детям, которые топчут свои замки из песка, прежде чем их поглотит прилив.
– Твою мать, – вырывается у Гвенаэля, когда еще двое амбалов, вооруженных бейсбольными битами, приближаются к ним с устрашающими улыбками.
Он собирает свои листки, кладет их под ноги, берет у Валентина клюшку для гольфа и разблокирует дверцу. Сара пытается его удержать, но поздно, он уже вышел и тоже вскакивает на передний капот. Парень, находившийся там, от неожиданности спрыгивает на землю.
– Вон отсюда, урод! – кричит Гвенаэль, размахивая клюшкой. – Свистни своей банде жалких кретинов и проваливай! Не нашли занятия получше для ваших последних дней? Валите отсюда! Вон!
Этим мальчишкам нужнее, чтобы их приласкали, чем отчитывали, и Валентин невольно думает, что Гвенаэль ведет себя как старпер-начетчик. Или просто как человек, доведенный до крайности, который видит, что приближается конец, и силится убедить себя, что его творчество еще имеет смысл?
Это не важно, его решимость и гнев взяли верх: крушители убегают. Но раздумья о них не дают покоя Валентину, и он больше не может уснуть. Вспоминается супермаркет. Мысль о том, что мир так быстро погряз в грабежах и насилии, его убивает. Бедствие предшествует бедствию. Он и представить себе такого не мог, но хватило четырех дней, в течение которых все один за другим покидали свои места в обществе, чтобы само общество пошатнулось. В людях проснулся инстинкт выживания. И это не самое приятное зрелище.
Проходят часы, а сон всё не идет, и рассвет застает его совершенно вымотанным.
На переднем сиденье с аппетитом завтракает Лили. Как она может уписывать за обе щеки? Вчера ничего не ела весь день, а теперь… Реакции этой девушки для него тайна, хотя обычно мотивы поведения окружающих он расшифровывает легко.
Он берется за телефон, просматривает заголовки, откладывает его. В последних новостях ничего нового, взрывы распространяются с леденящей кровь методичностью, их скорость постоянна, и никто по-прежнему не знает ни что это такое, ни как с этим бороться. Растет уверенность в том, что две неумолимо движущиеся стены сойдутся на последней границе выживших между шестнадцатью и семнадцатью часами через семь дней. Семь дней им осталось жить. Всего неделька. Валентину не выдержать так долго. Его маска пошла трещинами, и не только последняя, которую он примерил, – богатого владельца спортивной машины, – но и другие, которые он носил все эти годы, – любящего сына, первого ученика в классе, школьного шута, лучшего друга, равнодушного любовника, внимательного ухажера, идеального зятя, ветреного негодяя, нерадивого студента, образцового стажера… Всю жизнь он держался за архетипы, чтобы чувствовать себя сильнее, увереннее. И вот эти слишком многочисленные костюмы трещат по швам, оставляя его голым и беззащитным.
Шарахнувшись от такой безбрежной хрупкости, мельком увиденной позади, Валентин смотрит на восходящее солнце.
Уж лучше сжечь сетчатку, чем встретиться со своей подлинной сущностью.
40
Ч – 153
Беатрис и Марк Перрен-Соваж лавируют среди машин и колоссальной толпы, прибывающей пешком. Наконец они выезжают на дорогу над большим пляжем, где Беатрис ставит мотоцикл на прикол.
Она смотрит сверху на людское море, под которым не видно песка. Семьи с детьми гуртуются справа. По центру – гуляки, которых она разместила ночью, а рядом – траходром, и граница между этими двумя зонами весьма зыбкая. Мощные колонки изрыгают музыку техно, которую, кажется, никто не слышит. Утром всегда спокойнее. Вот когда темнеет, тогда-то и высвобождаются инстинкты.
Пробравшись между спящими, Беатрис находит Карен в домике спасателей на сваях. Человек десять пожарных днюют и ночуют здесь, а для полицейских и жандармов он стал местом сбора.
– Беа! – кричит Карен, завидев ее с маленькой терраски. – Как ты?
– Лейтенант, – коротко приветствует ее Беатрис.
Карен с каждым днем становится фамильярнее, как будто все социальные барьеры рушатся для нее один за другим. И каждый раз, встречая ее, Беатрис замечает, что тяга юной коллеги к этой толпе всё очевиднее. Рано или поздно она растворится в ней. Завтра. Послезавтра. Утонет в потоке плоти и больше не выплывет.
