– Угу. С ней приятно поговорить.
Сара улыбается.
– Седла нашла?
– Здесь есть всё, что нужно. Самую смирную лошадку оставим Валентину.
Валентин никогда не ездил верхом, и действительно, доверить ему чистокровку с такими чувствительными губами, как у этой, плохая идея – и для него, и для нее. Маленький пегий мерин будет ему более послушным спутником.
– У тебя нет родных? – вдруг спрашивает Лили-Анн.
– У меня есть Гвен.
Лили-Анн не настаивает.
Они засыпают лошадям корм, убеждаются, что автопоилки еще работают, собирают амуницию. Всё готово к завтрашнему дню, и Лили-Анн присела отдохнуть на тюк сена. Ее карие глаза, устремленные в бетонный пол, тревожны. Она так молода, думает Сара. Двадцать четыре года, двадцать пять? Лет на десять меньше, чем ей. Целое десятилетие, которое Лили-Анн не суждено прожить.
– Всё хорошо? – спрашивает Сара.
– Мне кажется, я так много времени потратила впустую, добросовестно занимаясь ненужными вещами.
Сара садится рядом.
– Например?
– Мой диплом. Лекции, которые мне никогда не пригодятся. Люди, с которыми я вынуждена была общаться, потому что невежливо послать их подальше, хоть мне и до смерти хотелось это сделать. Чертова бюрократическая волокита. Мытье посуды. Ладно, ок, – машет она рукой, – не сказать, что я так уж добросовестно мыла посуду.
Они улыбаются друг другу.
– Просто на тот момент всё это казалось важным, – утешает ее Сара.
– И да и нет. Я делала всё это, потому что этого от меня ждали. Потому что это было важно для будущего. У тебя нет такого ощущения?
– Есть. Но я помню и всё то время, о котором нисколько не сожалею.
Лили-Анн бросает на нее вопросительный взгляд.
– Время, проведенное с замечательными людьми, мои путешествия в одиночку, мои путешествия с Гвеном, встречи, которые помогли мне задумать мои дроны, их разработка, череда обломов и победы, к которым эти обломы привели. Тихие вечера и вечера бурные, с возлияниями, бессонные ночи, когда хочется переделать мир. Много времени, когда я целовалась, когда занималась любовью, когда танцевала до изнеможения, когда читала и не могла оторваться, когда мечтала, представляя себе свою жизнь, когда осуществляла эти мечты…
– Я понимаю, – тихо говорит Лили-Анн. – Забавно, я всегда думала, что, если со мной случится такое – не обязательно именно это, скажем, неизлечимая болезнь, – я пожалею обо всех днях, когда наряжалась или смотрела нон-стоп сериалы под одеялом.
– И?
– Вот и нет. Даже самые дерьмовые не жалею, что посмотрела.
– Я тоже!
Обе смеются.
– Кстати, сегодня вечером у нас пир; Браим встал к плите, пока Валентин моется. Ты идешь?
– Я сейчас.
44
Ч – 116
Лили-Анн садится за круглый стол, красующийся посреди гостиной, и отбрасывает назад влажные волосы.
Ощутив горячую струю на плечах и облачившись потом в чистую одежду, найденную в одном из шкафов, она почувствовала несказанное облегчение. Теперь ей хочется одного: наброситься на полное блюдо лазаньи, которую приготовили мальчики.
– Что будешь пить? – спрашивает Валентин.
В ванной он, похоже, нашел гель, потому что волосы его лежат безупречнее обычного – пожалуй, слишком: в их положении такая забота о прическе смешна. Лили-Анн рассматривает бутылки на сервировочном столике.
– Ром с апельсиновым соком.
Валентин разливает напитки, а Браим берет тарелки и щедро их наполняет. Кто-то подключил свой телефон к колонкам. Дэвид Боуи под сурдинку играет Blackstar. Завязывается безобидный разговор на кулинарные темы, за окнами темнеет, и каждый старается не заводить речь ни о чём важном или страшном, ограничиваться пустяками и смеяться несмотря ни на что. Этот вечер как короткая передышка. Завтра снова в дорогу, а потом их пути разойдутся. Может быть, это их последний вечер впятером. Узы, связавшие их в бесконечной пробке, осязаемы, и рожденная ими взаимная приязнь окутывает всех коконом доверия, отчего у Лили-Анн теплеет на сердце. Даже Гвенаэль как будто расслабился.
После десерта Лили-Анн достает фотоаппарат и делает несколько снимков своих спутников. Хранить изображения больше ни к чему, но так она запечатлела момент. И потом, она всегда любила поэзию бесполезного.
Она уже хочет уйти спать, но Браим отыскал где-то колоду карт. Она колеблется. Остается. Браим учит их игре, которой она не знает, и через четверть часа уже в разгаре партия. Браим и Сара играют азартно, аж клочья летят. Они так разошлись, что устоять невозможно, их веселье заразило всех. Выложив последние карты и выиграв партию, Сара с криком прыгает по гостиной, извивается в странном танце и завершает его, разумеется, в объятиях Гвенаэля.
– Ты идешь? – шепчет она ему на ухо.
С улыбкой на губах он встает и идет за ней наверх.
Браим тоже уходит в свою комнату. Валентин, развалившись на диване, достает из кармана электронную сигарету, затягивается.
– Ты куришь? – удивляется Лили-Анн. – Ты же не курил с тех пор, как мы выехали…
Он и выпил за вечер много – завтра верхом ему придется нелегко. Он не отвечает, между бровями залегла тревожная морщинка. Губы медленно выдыхают тоненькую струйку пара. Он смотрит на нее. И, кажется, принимает решение.
– Ты так и не узнала меня, а?
– А должна была?
Он снова затягивается электронной сигаретой, одной рукой ерошит волосы, выдыхает большое облако пара. Лили-Анн замирает. Она поняла.
– Ты…
Уголки его губ подрагивают в улыбке, обозначив ямочку на щеке. Ошарашенная Лили-Анн пытается совместить Валентина и незнакомца в окне, которого она сфотографировала несколько дней назад.
– Просто переоделся, – вот и всё его объяснение.
– Нет, – тихо говорит она, – это совсем не просто. Я знаю немало актеров, которые и мечтать не могут о таком даре хамелеона, поверь мне…
Лили-Анн отводит глаза.
Ей нравится думать, что это судьба, что та первая встреча, о которой она и не помнит, связала их и незримая рука свела их пути, чтобы они встретились следующей ночью.
С другой стороны, она ведь сделала снимок крупным планом и довольно долго рассматривала его, вернувшись домой. Обычно она хорошо помнит лица, которые фотографирует. Они запечатлеваются в ее памяти так же четко, как и в фотоаппарате, когда она нажимает на спуск. Как она могла не узнать его? Как эти две версии Валентина могут вызывать у нее столь разные чувства? И какой из них верить?
Недоверие, испытанное к нему несколько дней назад, вдруг вспыхивает с новой силой, и между ними повисает почти осязаемая неловкость.
