Ко мне подошли двое полицейских, мужчина с седыми висками и совсем молоденькая женщина. Они спросили, где я живу, чтобы отвезти меня домой.
Когда мы приехали, женщина посмотрела на меня сочувственно и сказала, что они сделают всё возможное. Она положила в прихожей вещи Елены, ее сумку и одежду, оставшуюся на пляже, и ушла.
Я сидел в коричневом кожаном кресле в гостиной. Всю ночь я не двигался с места, уставившись на телефон, молясь, чтобы он зазвонил. И рано утром он зазвонил.
Море выбросило тело Елены на берег.
Когда водолазы вернулись на рассвете, чтобы продолжить поиски, они нашли ее лежащей на песке. Мне сказали, что она приняла таблетки, что это вряд ли несчастный случай, что они ждут подтверждения экспертизы и что я должен опознать тело. Давешняя женщина, лейтенант полиции, заехала за мной. Я последовал за ней, как тень.
Это была Елена.
Ее кожа стала синеватой, как будто море оставило на ней свой цвет.
100
Ч – 3
В рубке катера Беатрис отдает листки Лили-Анн.
– Это соответствует действительности? – спрашивает та.
– Совершенно. Это… поразительно.
– Лейтенант полиции – это ты?
Беатрис кивает. Да, это она «совсем молоденькая женщина» из текста, а «мужчина с седыми висками» – это ЖБ двадцать лет тому назад. Неужели Макс Шарпантье откровенничал с Гвенаэлем? Тот был так сосредоточен на своем романе в последние дни, ни с кем не разговаривал, а Макс сегодня утром удивился его ясновидению. Если бы они поговорили, то слова Лили-Анн не удивили бы его. Но тогда как Гвенаэль это сделал? Откуда он узнал?
– Ты говоришь, в романе есть и другие реальные лица?
– И да и нет. Он описывает их как искаженные отголоски реальности. Меня, Валентина и себя в одном и Сару. Пляж в точности похож, а он описал его до нашего приезда. И про взрывы тоже есть.
– Дай угадаю. Он их тоже придумал до того, как они появились в жизни?
Лили-Анн задумчиво склоняет голову.
– Понятия не имею, – признается она.
– Ты дочитала?
– Почти.
– Нашла что-нибудь полезное? Я хочу сказать, что могло бы нам помочь?
– Это сложно. В конце он уходит в смесь фэнтези с научной фантастикой, и мне трудно отделить, где то, что может быть реальным, а где притча.
– Ясно. Если захочешь об этом поговорить, не тяни.
Оставив руль Лили-Анн и Лоре, Беатрис выходит из рубки. Марк и Браим беседуют, сидя на скамье. Они похожи на космонавтов, затянутые в гидрокостюмы и непромокаемые плащи, защищающие их от ветра и брызг. Она опускается рядом, берет Браима за руку.
– Как ты? – спрашивает он.
– Не знаю.
Марк тактично удаляется, понимая, что он лишний.
– О чём ты думаешь?
– О том, есть ли Бог. Всю жизнь я была атеисткой, а теперь… Только что я получила не укладывающееся в голове доказательство того факта, что разум и наука не могут объяснить всё. – Несколько секунд Беатрис молчит. – Твой Бог вряд ли в восторге от нашей ситуации, – вдруг с усмешкой меняет она тему. – Ты переспал с нечестивой атеисткой и даже не женился!
Браим улыбается.
– Если Он сочтет мою любовь к тебе грехом, то увидит и мою искренность и простит меня. Я с Ним в ладу. Знаешь, когда начались взрывы, я мог бы обратиться к Богу и посвятить мои последние дни молитве. Но я встретил Лили-Анн и… выбрал человека. Я решил помочь.
Пальцы Беатрис крепче сжимают руку Браима. Помочь. Эту цель она лелеяла, когда поступила в полицию. Помочь и еще понять. В этом ей сегодня отказано. Так что, конечно, существование некоего бога может объяснить роман Гвенаэля, но…
– Нет, я не могу поверить.
– Ну и не верь. Каждый верит в то, что утешает его, в то, что связывает его с другими. Я верю в моего Бога так же, как верю в любовь и взаимопомощь. Но, в сущности, был ли мир сотворен божественной силой или возник из космического феномена, какая разница? Судит ли кто-то наши поступки после смерти или мы в нашей жизни единственные судьи – что это меняет? Обещание ли жизни после смерти должно заставлять нас быть честными и добрыми или просто наше воспитание? Человечность? Сопереживание?
– А куда ты денешь любознательность? Желание познать, постичь, объяснить?
– Объясняй то, что объяснимо. Остальным восхищайся. Особенно сегодня…
Беатрис чувствует, как ее губы сами собой растягиваются в улыбке.
– Для тебя всё так просто и ясно, Браим.
– Не думай так. У меня есть и вопросы, и темные стороны, как у всех. Но у меня… особый дар к компромиссам.
– Ты очень красиво формулируешь. И я люблю тебя.
– Вот идеальный пример необъяснимого. Так что мне остается восхищаться, – добавляет он шепотом, не сводя с нее глаз.
101
Ч – 3
– Ты с ума сошел, – в сотый раз шепчет Сара, – тебе нельзя было возвращаться. Ты обречен.
Они сидят на песке у подножия скал. Им радостно, что они снова вместе, и в то же время горько. Гвенаэль обнимает Сару за плечи и привлекает ее к себе.
– Если бы я знал, что ты осталась здесь одна, вот тогда сошел бы сума.
– Мне очень жаль. Я не должна была тебе махать, мне надо было понять, что слишком поздно, и…
– Сара… ты не представляешь, как я счастлив, что ты здесь. И потом, что сделано, то сделано, мы же не будем тратить оставшиеся нам часы на самоедство, правда?
Некоторое время они молчат, наслаждаясь соприкосновением тел. Вдали, под деревьями, старый Макс так и не перестает играть после того, как уплыла лодка. Животные привыкли к протяжному пению виолончели, оно, кажется, даже успокаивает их панику. Они окружили человека с инструментом, подходят порой так близко, что почти касаются их, и отбегают, когда пена гигантских волн грозит замочить их ноги.
– Я написал о тебе, – шепчет Гвенаэль. – Мне помогла это понять Лили-Анн. Ты Ева, моя Ева, а немой Ребенок с тобой в моем тексте – тот, которого мы хотели.
– Гвен…
– Да?
Сара напряжена, кусает нижнюю губу.
– Он есть, этот ребенок, не только в наших головах. Я беременна.
Гвенаэль вздрагивает, смотрит ей в лицо.
– Он… Ты… В самом деле?
Она кивает. Буря чувств охватила ее – искрящаяся радость, филигранная грусть, жестокая невозможность. По щекам Гвенаэля текут слезы. Дыхания не хватает, не хватает слов. Ему кажется, что безжалостное лезвие ножа вонзилось в спину.
