Глава 21. Университет
Последовательность событий ставит меня перед необходимостью рассказать о так называемом «Деле Парижского университета», имевшем место летом 1229 года. Кто прав в этой истории, кто виноват — пусть каждый судит сам; я же считаю, что Бланка поступила справедливо, хотя авторы исторических трудов, упоминая об этом деле, дружно упрекают её в жестокости и недальновидности. Впрочем, если рассуждать с политической точки зрения, с последним выводом нельзя не согласиться.
Однажды вечером группа студентов, весело и уродливо болтая на французском языке севера, вышла из юридической школы и направилась по улице Сен-Жан-де-Бове в сторону площади Мобера. Почти все они уроженцы южных областей — нахальные, смуглые, чернобородые. Парижане не любили этих задиристых, крикливых южан, буквально затопивших столицу; косились, плевались, мечтали услышать клич «Бей пришельцев!» и взяться за оружие.
— Куда это мы идём? — спросил один, небольшого роста, курносый и с маленьким ртом. — Я, к примеру, живу у Хлебного рынка.
— У моста Сен-Мишель? — повернулся к нему другой, роста выше среднего, плотный, с наглой рожей. — Доберёшься домой по набережной или улицей Гарланд, мимо Шатле. А сейчас мы направляемся в кабачок «Красный лебедь».
— Это что в конце улицы Ла Бушри? — спросил третий.
— Угадал, Саварик. Там стóящая кухня. Мэтр Фушар готовит великолепное жаркое. Заодно разобьём морды двум-трём северянам.
— Браво, Гаусельм, пусть знают, кто хозяин в этом городе.
— Эй, Гаусельм, — рассмеялся пятый студент, — скажи лучше, что идёшь приударить за дочкой трактирщика. Да только не слишком-то она благоволит к тебе. В прошлый раз, помнится, ты пытался поцеловать её, так она отвесила тебе оплеуху.
— Тебе мало одной, так идёшь за другой? — поддержал говорившего ещё кто-то.
— Сегодня я буду разговаривать с ней иначе, — огрызнулся Гаусельм.
— Это как же?
— А вот выпьем вина и увидите. Подумаешь, недотрога!
— А кто будет платить за всю нашу компанию? В прошлый раз в «Весёлом цыплёнке» отдувался Саварик.
— Нынче настала очередь Бизо. Что ты скис, приятель, точно проиграл дело, ещё не начав его?
— Боюсь, у меня не хватит на угощение, — вздохнул Бизо.
— Что, мамочка забыла прислать, или ты рыцарь, поскольку у тебя нет денег?
И Гаусельм, довольно бесцеремонно ухватив коротышку Бизо за плечо, остановил его.
— Оставь его, — вмешался студент по имени Готье и скинул руку вожака компании с плеча Бизо. — Он говорит правду. Ему трудно жить на жалкие гроши, что присылает ему мать.
— Чего ты вмешиваешься? — сдвинул брови Гаусельм. — Выискался тоже защитник.
— А он всегда заступается за Бизо, — встал между ними Саварик, — тебе пора бы знать. А иногда и платит за него. Что, не так, Готье?
— Тебе-то какое дело? Заплачу и сейчас. А вам бы только поскалить зубы.
— А к чему это ты приплёл рыцарей? — неожиданно спросил Бизо, шагая дальше.
— А как же! — воскликнул Гаусельм. — Это всем известно. Они всегда нуждаются в деньгах. Им надо одеться, вооружиться, у них бесконечные празднества и турниры. Только и ждут подачек от короля или случая кого-нибудь ограбить.
— Зато в замках у них есть деньги, да и развлечений хватает, — прибавил Саварик. — Например, принимают гостей — есть с кем разогнать скуку. Но не только гостей, паломников ещё; те рассказывают, где были, что видели, как живут люди в иных землях. Они принимают также всех проезжающих мимо их замка рыцарей — прекрасный повод поболтать, а заодно предоставляется возможность приобрести друга, на худой случай просто союзника. Ну, какие ещё у них развлечения?.. Любовь дам. Ещё войны. Праздник при дворе сеньора. И всюду нужны деньги. Вот рыцарь и бедствует, а потому с удовольствием идёт на войну или грабит на большой дороге. Вот еретики — те живут проще и веселей.
— Говорят, все колдуньи — еретички.
— Чёрта с два! Ведьмы только и знают, что летают на шабаш и насылают всякие напасти. Жаль, что Церковь смотрит на это сквозь пальцы.
— Это почему же?
— Она не берётся за такие дела — они не пахнут ересью.
— А откуда взялись еретики, скажет кто-нибудь? — спросил Бизо.
Никто не знал, как ответить. Этого не знал даже их учитель богословия и всегда отвечал на заданный ему вопрос: «Это посланцы сатаны».
У Саварика дядя был аббатом. Ему ли не знать? И все взоры устремились на него. Саварик не преминул блеснуть знаниями, почерпнутыми из нравоучительных бесед со своим дядей.
Слушая его, студенты вскоре дошли до площади Мобер. Шумно ввалившись в трактир, вся эта компания озорной, скандальной молодёжи потребовала себе вина, внимая тем временем другому оратору; тема его выступления — всем известный, по слухам, трубадур Бертран де Борн.
— Это был отъявленный негодяй, — говорил рассказчик, — бессовестный, завистливый, самоуверенный. Таким обрисовал его мой дед. Больше всего на свете этот Борн любил сражения. Неважно кто, не имеет значения, где и с кем — лишь бы звенели клинки, лилась кровь, отлетали в разные стороны руки и ноги, вываливались внутренности из вспоротых животов. Лучше всего — простолюдинов. Этих он ненавидел от всей души, как селян, так и горожан. Происхождения он, да это и понятно, — благородного: виконт. Почти все его песни о войне. Цель его жизни — подстрекать к военным действиям всех без разбору, в данном случае я говорю о сыновьях Генриха Второго и короле Филиппе. А знаете, что он писал в своих стихах? «О если бы угодно было Богу, чтоб оба этих короля попали в лапы к Саладину!» Вообразите, какова падаль! А ещё уверял их в своей дружбе, и они верили ему. А ему больше всего хотелось, чтобы они никогда не вернулись домой… Словом, человек без совести, хитрец и лицемер.
— Довольно об этом, — остановил оратора один из студентов. — Не пора ли послушать новые анекдоты о королеве-испанке и кардинале-итальяшке?
Рассказали несколько скабрёзных историй, прочитали глумливые стишки. Стены таверны сотрясались от хохота, а вконец распоясавшиеся студенты ещё пуще принялись обливать грязью королеву и кардинала, которого, согласно их виршам, только и можно было отыскать, что в спальне опекунши.
И тут к их столу, сдерживая гнев от такой клеветы, подошла с подносом юная дочь трактирщика. Поспело жаркое — самое время юным легистам закусить. Очередной рассказчик умолк. Теперь все глядели на очаровательную нимфу, переходившую от одного стола к другому.
— Ну, что же ты предпримешь? — усмехаясь, спросили у Гаусельма уже захмелевшие студенты. — Неужто оставишь ту затрещину неотмщённой? Помнится, ты намеревался поговорить с юной Авророй по-другому? А ну-ка, покажи себя, а мы поглядим.
Кровь бросилась в голову Гаусельму. Склонившись над столом, он хитро подмигнул своим товарищам.
