— Нельзя не оценить при этом позицию Святого престола, — подал голос епископ Парижа, не желавший умалять роли Церкви. — Папа стоял за мирные отношения между державами, сулящие спокойствие в христианском мире.
У Бланки презрительно дёрнулась верхняя губа.
— Папское окружение заботит только собственная безопасность и благополучие. Они посмели осудить моего мужа и приказывали ему заключить мир с Англией.
— Государыня, у Папы Гонория были на то, поверьте, веские причины. Святой престол не перестаёт заботиться о мире… — пробовал возразить прелат.
— Перестаньте, епископ! Разве не ясно, что понтифик боится силы французской державы? Ещё бы, ему прекрасно известно, что, кроме слабоумного отпрыска Изабеллы Ангулемской, никто не смеет противостоять Франции.
— Его святейшество всегда видел французское королевство в числе своих друзей, — поддержал коллегу епископ Бове Жиро де Вильер.
И тотчас встретил отпор:
— Этот друг нужен был ему для борьбы с еретиками. А теперь, следуя своей тактике не поддерживать сильнейшего, он видит во Франции своего врага!
— Повторяю, ваше величество, — снова заговорил парижский епископ, — Папа радеет о мире…
— А кому он выгоден, ответьте мне!
— Нашей державе, конечно. Ей необходимо подлечить раны…
— Он выгоден прежде всего Англии! — жгла его немигающим взглядом карих глаз Бланка. — И в то время как мы, выражаясь вашим языком, будем залечивать раны, к английским войскам подтянутся два крупных волка — граф Тулузский и герцог Бретонский.
— До недавнего времени Бретань была нашей союзницей, — скорее констатировал, нежели возразил на это Жиро де Вильер.
— Вот именно, до недавнего! Герцог Бретонский боится усиления королевской власти, он не желает иметь у себя под носом могущественного сюзерена; всегда легче подчиняться тому, с кем разделяет море. Что касается графа Тулузского, то ему не остаётся выбора: либо Юг подчинится Северу и утратит свою самостоятельность, либо, ничего не теряя, останется вассалом английского короля. В первом случае от Лангедока останется лишь память, ибо он перестанет быть сувереном. Это, надеюсь, понятно? Я не сказала ещё об империи. В прошлом году Генрих вступил в переговоры с Фридрихом Вторым. Понимаете, чем это может грозить Франции?
— Мы забываем о Фландрии, — взял слово Тибо, хотя не имел права говорить без позволения королевы. — Плантагенет и здесь ищет контакта. Нельзя закрывать глаза на этот возможный союз. Прошлое не раз показало, сколь опасным может быть такое содружество, основанное, прежде всего, на торговых интересах.
Бланка продолжала, хотя должна была указать Тибо на несоблюдение этикета:
— Вот почему ещё мой покойный супруг решил освободить из плена графа Феррана. Шаг этот был им предпринят не для того, чтобы угодить его друзьям. Граф, как вам известно, вернулся домой на определённых условиях: он, а за ним все рыцари и горожане Фландрии под страхом отлучения приносят вассальную присягу королю Франции. Не так ли, ваше преосвященство? — обратилась она к архиепископу Санса.
— Церковь выражает уверенность, что предпринятые ею совместно с монархией действия в полной мере оправдают себя, — ответил тот.
— Таким образом. — Бланка перевела взгляд на советников, — беспокойный северный сосед уже не страшен нашей державе. Теперь вновь оглядим сцену театра военных действий. Что же увидим? Ни одна из сторон не имеет несомненного преимущества, а потому англо-франкская коллизия из-за юго-западных областей начинает угасать подобно костру, в который никто не подбрасывает дров.
Не будем тешить себя иллюзиями: со смертью короля, и я повторяю это, наши позиции на некоторое время ослабли. Враг торжествует победу, но скоро поймёт, что время для радости не пришло. Умер один король, но да здравствует другой, Людовик Девятый!
— Да здравствует король! — хором, громко подхватили присутствующие, во все глаза глядя на королеву и поражаясь её хладнокровию и уму.
— Он мал, — всё больше воодушевляясь, говорила Бланка, — ему всего тринадцать лет, но пусть знают всё, что у него есть мать, и она не даст в обиду ни его, ни великую державу, которую оставил своему внуку его дед Филипп, этот воистину мудрый король!
Она резко поднялась с места — глаза горят, губы сжаты, ноздри раздуты. Взгляд её направлен поверх голов её маршалов и епископов, куда именно — никто из них не понимал. И её широко раскрытые глаза, казалось, вещали о том, о чём пока ещё молчали губы, бледные, недвижимые. Но вот они дрогнули, рот приоткрылся, по щеке сползла скупая слеза, и королева воскликнула громко, твёрдым голосом, идущим из самых недр её души, из сердца:
— Я, Бланка Кастильская, милостью Божьей королева-мать и правительница французского государства, силы свои и умение клянусь посвятить процветанию и расширению границ вверенного мне Богом королевства! И да постигнет меня кара небесная, коли отступлюсь от своих слов и нарушу обещание, данное мною перед светлым образом супруга и Христа Спасителя, Господа нашего. Клянусь любить народ, частицей коего сама стала, и не чинить ему беспричинно зла! А также клянусь решать дела и судить справедливо подданных моих, кои обратятся ко мне с иском или с жалобой на беззаконие! С тем обращаю свой лик к Спасителю, в ком начало и конец всякой жизни.
Она перекрестилась, неотрывно глядя в прежнем направлении. И тут только, повернув головы, увидели присутствующие, куда упорно, не мигая, смотрела королева-мать, — на икону Христа за их спинами.
Клирики торопливо скрипели перьями, едва успевая за Бланкой. Хронист той поры, сняв копию, приводит этот текст целиком таким, каким мы его видим.
Подождав, пока замрут перья над листами пергамента, Бланка прибавила
[20]:
— Многие подняли головы, едва умер король. Что ж, поглядим, не слишком ли высоко они подняты, не хотят ли подняться до высоты королевской власти. Всем вам понятно, что знатные люди королевства недовольны. Им ли подчиняться иностранке, ведь так они меня величают? Зададимся вопросом: почему восстали бароны? Они хорошо понимают, что королевская сила, и только, может держать их в повиновении, но они не желают подчиняться этой силе, тем более что она находится в руках у кастильянки — ещё одно их прозвище, данное мне. Однако они забывают, что эта дама из Кастилии уже четверть века прожила во Франции и хорошо понимает, как усмирить, а может быть, и вырвать прочь непокорные ростки. У неё был хороший учитель. Эти господа слишком быстро забыли уроки, которые не так давно он им давал. Они ропщут, что у власти женщина; это, по их мнению, идёт вразрез с салическим законом франков. Но на троне король! И он Капетинг, сын усопшего монарха. Я всего лишь женщина, это верно, может быть, слабая, как считают многие. Но я буду помогать моему сыну. Пусть помнят об этом те, кто мечтает вернуть былые права и вольности, которые отнял у них мой свёкор, упокой Господи его душу. Граф Тулузский объявил престолу войну? Он скоро умоется в лучшем случае своими слезами, в худшем — своей же кровью! Рим станет на защиту Франции, ибо борьба с ересью ещё не закончена. А с Гуго Лузиньяном, который предал своего короля, я разберусь сама. Луврская башня давно поджидает нового узника.
