Бланка не говорила этого, она просто смотрела сквозь пелену, застилавшую её взор, на своего старого друга. И он прочёл всё это в её глазах, говоривших яснее всяких слов.
Склонив голову, Гёрен ушёл. Бланка проводила его до дверей, вернулась в комнату и упала в кресло, вперив взгляд перед собой. Через минуту застывшие глаза ожили, скользнули по стене, остановились на неподвижном страже, молча глядевшем на неё.
— Он ушёл умирать, — разлепив губы, произнесла Бланка.
Бильжо и сам любил лучшего друга своего отца, — его и старого Гарта, — но не стал бередить и без того ноющую рану в сердце Бланки.
— Люди смертны, — вместо этого промолвил он. — Все уйдут, каждый в своё время.
— Да, они уйдут, оставшиеся ещё в живых старики, и я никогда больше не увижу их и не услышу их мудрых слов. Они исчезнут в царстве теней, куда нам, живым, хода нет. Они были преданы короне, и они мои друзья. Я всех их любила, как своих отцов. Дни, когда их не станет одного за другим, я объявлю для себя днями траура.
— Не хорони их раньше времени. Они живы, и, пока можно, люби их ещё сильнее.
— Им уже недолго, и я останусь одна. Совсем одна, Бильжо.
— Жизнь не кончается. С тобой твои дети, надо думать о них.
Бланка запрокинула голову, закрыла глаза. Мысленный взор выхватывал из тьмы её детей, одного за другим, как живых, так и мёртвых. Последних не воскресить, другие — опора трона, жизнь династии, которой нельзя давать угаснуть. Бог возложил эту миссию на её хрупкие плечи, и она должна справиться, оправдать доверие Господа.
И она произнесла, широко распахнув глаза:
— Ты прав, надо думать о них.
Глава 17. Таинственная ночная гостья
Поздним майским вечером из королевского дворца, через потайную дверь, вышла, одетая в тёмный плащ с капюшоном, женщина. Лица её не видно. Быстро оглядевшись вокруг, она, задержав взгляд на тёмном углу, образованном башней и стеной, торопливо направилась в сторону реки. Тотчас из того угла, куда она только что смотрела, вышли пятеро человек, также закутанных в плащи, и, держась, как и она, затенённых мест, зашагали вслед за ней. Остановившись, женщина убедилась, что её сопровождает охрана, и продолжала свой путь.
Вскоре она вышла на набережную. Перед ней мост Менял. Снова оглядевшись, она быстро перешла реку и у Шатле, на правом берегу, повернула направо. И тотчас — налево. Улица Тонельри привела её к перекрёстку. Здесь незнакомка остановилась и быстро оглянулась. Пять теней неотступно следовали за своей госпожой. Из-под плащей у них видны ножны мечей.
Женщина повернула голову вправо. Перед ней прямая улица Сен-Жак-де-Ла-Бушри длиной около семидесяти туазов или в двести шагов. Перекрёсток слабо освещался из окон домов и башен Шатле. Улица терялась во мраке. Незнакомка, намеревавшаяся, по-видимому, вначале следовать по ней, круто повернулась и, прижимаясь к стене особняка, крадучись вышла к улице Сен-Дени. Улица эта была широкая и, хоть скупо, но освещалась; казалось бы, по ней и должна пойти незнакомка, глядевшая в сторону кладбища Невинных. Так она и сделала, но, обойдя особняк, неожиданно резко повернула на улицу Писателей. Дойдя до перекрёстка, она снова остановилась, казалось, размышляя. Перед ней, правее, церковь Сен-Жак-де-Ла-Бушри, за ней башня с колокольней. Дойдя до этой башни, женщина повернула влево и пошла по Старомонетной улице
[26], прижимаясь к стенам домов. Миновав этот маленький квартал
[27], незнакомка, не сбавляя шага, проворно свернула за угол и направилась по улице Ломбардцев. Сделав чуть более пятидесяти шагов, она остановилась у перекрёстка, поглядела по сторонам и, перебежав под углом улицу Савонри, а потом пройдя через сад, постучалась условным знаком в дверь дома под вывеской, на которой был изображён кусок мыла в окружении мыльных пузырей
[28].
Через некоторое время за дверью послышался звук тяжёлых шагов. Ближе, ближе… Вот они замерли. Однако голоса хозяина не слышно. За дверью царит пугающая тишина. Но вот растворилось окошко, и в неверном свете свечи сквозь сетку обрисовались очертания мужского лица, бородатого, с приплюснутым носом.
— Post nubile Phoebus
[29], — произнесла женщина, одновременно поднося к сетке платок с вышитым на нём гербом Бретани.
Человек посмотрел и тотчас дал отзыв:
— Vae victis
[30].
Окошко захлопнулось, вслед за этим лязгнул засов, дверь раскрылась, впустила незнакомку и тотчас закрылась за ней.
Гостья откинула капюшон.
— Адалария де Тортевиль! — воскликнул мужчина. — Впрочем, кто бы ещё мог ко мне прийти в столь поздний час?
— Мы одни? — спросила гостья, оглядываясь кругом.
— Со мной слуга, вы его хорошо знаете.
Дама кивнула.
— Кроме него, мышей, скребущих полы, и пауков, в углах в доме никого нет. Но пройдём отсюда в комнату.
Кровать, стул, стол с разложенными на нём бумагами, чернильница, перо, горящая свеча — вот и всё, что было в этом доме, не считая прихожей, где висела на крючках одежда.
Адалария села на кровать, хозяин — на стул, который подвинул ближе. Слуга примостился у порога, прямо на полу.
— Но как вы могли, баронесса, в такой час?.. — Хозяин порывисто поднялся, поправил занавеску на окне, затянутом бычьим пузырём. Оглянулся, встревоженно спросил: — Вас не видели? Не было слежки, вы смотрели?
— Я нарочно петляла по улицам, не так-то легко было идти по моим следам.
— Всё же это весьма неосмотрительно с вашей стороны: ночной Париж кишит грабителями и убийцами всех мастей.
— Меня сопровождали.
— Понимаю. Люди Строптивого?
— Наёмные убийцы. Они шли за мной, как тени, держа под наблюдением каждый мой шаг. Следи кто за мной, он неизбежно попал бы к ним в руки. Я оставила их в саду, под раскидистым вязом. Мне следует познакомить вас: случись что со мной, они перейдут к вам.
