— Если до этого чернь не всадит тебе копьё в спину или в живот, — усмехнулся Роберт. — Однако я вижу у них в руках луки. Какими бы ни были они стрелками, но в рожу каждого из нас, можно быть уверенным, они не дадут промаха.
— И их много, — произнёс Жан, надевая перчатки и шлем. — Их очень много. На каждого из нас выйдет как минимум по трое. Возблагодарим Господа, братья, если из этой свалки нам удастся выбраться живыми. Согласен со мной, Ангерран?
— Пустяки! — беспечно ответил тот, вскакивая на коня. — Что за настроение перед пустячной стычкой! Клянусь, ни один из этих остолопов не уйдёт живым с этого поля! Мы пойдём на них во фронт, а чтобы они не подкрались с тыла, оставим поодаль с полсотни наших людей. Вперёд, братья! С нами Бог!
И сотня рыцарей, заранее предвкушая победу и смеясь на ходу, взмахнув мечами, бросилась навстречу парижскому ополчению.
Парижане, согласно приказам своих начальников, тоже растянулись широко во фронт. Мятежников это не устраивало — им пришлось вытянуться в линию длиной чуть ли не в четверть мили. Зато у ополченцев были задействованы все силы, без резерва.
И сражение началось. Рыцари принялись бить мечами, чаще рубя воздух, нежели поражая цель: люди, не мешая друг другу, ловко увёртывались от смертоносных клинков, били всадников цепями, кололи копьями, стаскивали крючьями с коней и добивали на земле дубинами и ножами. Сами тоже несли потери, но на место раненых и убитых вставали новые воины, в то время как выбывшего из строя всадника заменить было некем. Раздирая глотки, крестьяне и горожане кричали, отдавая команды, указывая друг другу на оружие, которым следовало действовать в том или ином случае, и помогая раненым и тем, кто терялся, не зная, как поступить. Всадники стали сыпаться с коней, да и те часто падали: юркие горожане ныряли под брюхо лошади и рассекали ей сухожилия на ногах; конь падал вместе с седоком, которого немедленно добивали. Но чаще, жалея животное, попросту перерезали подпругу.
Около десятка рыцарей уже лежали мёртвыми, но и ополченцы потеряли почти вдвое больше. Боевая выучка давала себя знать: конник не стоял на месте и рубил налево и направо, так что порой не удавалось увернуться. И всё же численное превосходство горожан сказывалось: всадник не успевал наносить удары; пока он разил цель, случалось, ему косой отсекали руку или били дубиной по ногам, с другой стороны в это время ему в горло вонзался крюк.
Ещё пятеро выбыли из строя, потом ещё столько же. Но мятежники не желали сдаваться: сталь не уставала рубить человеческую плоть, словно тушу животного на бойне, а щит всё же прикрывал рыцаря с другой стороны, хотя оставлял без защиты его ноги и ограничивал обзор.
И тут на помощь ополченцам, оглашая воздух громкими криками: «Господи, огради от врагов нашего короля!» и размахивая своим нехитрым оружием, поспешили горожане Этампа. Рыцари стали оборачиваться, послышались проклятия. Впрочем, они тут же перестали сыпаться: от Монлери на помощь спешили соратники, остававшиеся в резерве. Они уже выбрались из засады, как вдруг увидели тех, что бежали со стороны Этампа. Придержав коней и дав новым ополченцам вступить в сражение, они зашли к ним с тылу и принялись безжалостно избивать.
В этом была ошибка горожан. Всего минута — и они поменялись бы со всадниками местами, очутившись у них в тылу. Но кто из них мог знать о запасном отряде? Оглянувшись, горожане поняли, что попали в ловушку. Металлические, безжалостные тиски стали медленно сжиматься, сея на своём пути смерть, и вскоре сошлись, оставив после себя ручьи крови и груду искалеченных тел.
Увидев подмогу, рыцари воспрянули духом и с удвоенным рвением принялись рубить живую плоть, брызгавшую вокруг себя кровью.
Но и засадный отряд также оказался в ловушке: ворота замка раскрылись, по мосту застучали копыта лошадей, и в спину воинам сира де Куси ударила конница короля. Немного их было, всего сорок всадников, но они связали боем столько же врагов, и это немного приободрило горожан. Они по-прежнему рьяно бились за державу, за Бога, за своего короля, но силы их таяли: на одного рыцаря приходилось уже двое-трое убитых или покалеченных.
И тут де Куси решил изменить тактику боя, спешно отдав соответствующие команды: охватить ополченцев со всех четырёх сторон — это лишит их возможности манёвра и позволит создать вторые тиски, которые раздавят людей так же, как это уже сделал засадный полк.
— Увы, полк этот связан боем! — прокричал сир де Куси находившемуся рядом с ним Жану. — Придётся обойтись без него. Скачи, брат, на другой фланг, бери за собой почти всех наших. Надавим на чернь со стороны дороги, пусть пятятся туда, где бьётся наша засада. Вряд ли эти лодочники решатся вступить в бой: поди разбери в той куче, где свои, а где чужие!
И не успели парижане опомниться, как их, охватывая полукольцом, принялись теснить в сторону замка. Они всё ещё яростно сопротивлялись и успевали-таки прикончить одного-двух всадников, но другие безжалостно рубили их мечами и топтали копытами лошадей. Люди умирали — без покаяния, без молитвы — и успевали лишь воздеть руки к небу, прося Господа принять к себе душу невинную, как эти руки рубил меч, а с плеч скатывалась голова.
И тут горожан охватила паника — самая страшная вещь на войне; они поняли, что им не победить и через четверть часа или ещё раньше все они будут уничтожены этой чудовищной военной машиной, закованной в железо и обученной сеять смерть. Но умирать так просто они не собирались и, хотя их становилось всё меньше, они отступали, защищаясь, к замку, видя смерть с обеих сторон, но уповая на помощь Господа.
А Бланка стояла наверху крепостной стены, меж её зубцами, и от отчаяния рвала на себе платье, до крови царапая кожу. Она немедленно выслала свой отряд на помощь, когда увидела, что дело оборачивается не в пользу ополченцев, и теперь осталась совсем одна, только две фрейлины с ней и её сын. Но не о себе она думала, а о тех, кто пришёл сюда проливать кровь за неё и за короля. Она видела, что её доблестные защитники терпят поражение и молила Бога, чтобы Он дал им сил продержаться… до чего? Она и сама не знала. Сражение было проиграно, люди падали один за другим — её люди, её парижане, которые кормят её хлебом, шьют ей платья, поят её чистой, колодезной водой. Она смотрела туда, на поле битвы, и сердце её сжималось от отчаяния и боли, а маленький Людовик, стоя рядом, кусал губы и, сжимая кулаки, то и дело в исступлении повторял, словно люди могли его услышать:
— Ну же! Бейте их! Ведь вас больше! Бог за вас!
И они били, но падали сами, и с подбородка юного короля капала кровь из прокушенных губ.
И вдруг Бланка встрепенулась. Лицо её словно озарил внезапно выглянувший из-за верхушек деревьев луч солнца.
— Взгляни, сын мой! — Она быстро вытянула руку, указывая ею вдаль, в ту сторону, куда совсем недавно ускакал Бильжо. — Смотри, это он! — вскрикнула она. — Он!!!
— Кто? Кто, мама? — вцепился юный монарх в руку матери и поднял к ней удивлённое, заплаканное лицо: — О ком ты?.. Да говори же!
— Тибо!.. — выдохнула она, и слёзы, так долго сдерживаемые ею, теперь хлынули потоком, заливая глаза, щёки, падая на грудь. — Мой Тибо!.. Я знала… знала… Господи, благодарю тебя, Ты услышал мои молитвы!
