— Людовик, возвращайся! Молю тебя! — шептала она. — Оставь в покое Тулузское графство, Раймонд сам падёт в ноги своему сюзерену. Только возвращайся, слышишь? Довольно уже воевать! Возвращайся же, супруг мой! Скорее, пока у тебя ещё есть войско, пока ты жив, пока…
И в это время быстрые шаги послышались за дверью. Кто-то шёл по коридору, торопился, почти бежал. И остановился, наткнувшись на стражника.
Стоя у окна, Бланка замерла. Тревожный взгляд — на дверь. Сердце готово выскочить из груди. Известие! Какое? Посланцы никогда так не торопились…
Бильжо сделал шаг, другой, встал рядом с королевой. Ладонь крепко сжимает рукоять меча.
— Впустите гонца! — крикнула Бланка.
Двери распахнулись. Гонец стремительно вошёл, увидел королеву, упал на колени близ неё. Сам бледный, весь в пыли, с трудом переводит дыхание.
— Что? — молвила Бланка, в ужасе глядя на него. — Что?! — вдруг вскричала она, уже догадываясь, уже чуя беду.
— Ваше величество! Король Людовик, ваш супруг… Он при смерти… Он в Монпелье, в Оверни… Торопитесь! Король выразил желание проститься с вами. Скорее, государыня, умоляю!
Бланка не успела даже испугаться. Стояла, точно статуя в камне — застывшая, безгласная. Вопросы? Сейчас не до них. Всё потом, в пути. Немедленно же — туда, на юг, в Овернь, где умирал её Людовик!
Она вылетела в коридор, едва не сбив с ног стражника.
— Экипаж! Скорее! Охрана, ко мне! Все во двор!
И побежала по галерее, потом вниз по ступеням — бледная, обезумевшая, ломая на ходу пальцы рук. За ней — Бильжо, следом Аршамбо.
И пяти минут не прошло, как королева Бланка Кастильская, вскочив на лошадь, мчалась по улицам Парижа к Малому мосту. Вслед за ней летел эскорт всадников…
Она не успела. Людовик был уже мёртв. Траурная процессия повстречалась им в Буржской епархии, на левом берегу Луары. Здесь, близ Невера суждено было Бланке увидеть своего мужа, который хотел проститься с ней перед отходом в вечность.
Она бежала к нему вся в слезах, не разбирая дороги, не слыша голосов. Она видела перед собой только гроб прямо посреди наезженной колеи. Высокий, обитый крепом, он печально и угрюмо поджидал её. Вокруг него люди, много людей с опущенными головами, сомкнутыми устами; холодный ветер трепал их волосы и рвал с плеч плащи.
Сто шагов оставалось до гроба и, кажется, можно дойти и не торопясь, но Бланка всё бежала вперёд, рыдая, размазывая по лицу слёзы, уже зная, что свершилось, иначе не стояли бы в скорбном молчании люди.
Упала, бедняжка, когда оставалось всего-то с десяток шагов. Бильжо поднял её. И тут она, опираясь на его руку, медленно пошла, не отрывая взгляда от воскового лица, на котором никогда уже не откроются глаза и не раздвинутся в улыбке губы. Пять шагов осталось, три, два, один… И вот он, король, её муж, с навеки сомкнутым ртом, со сложенными на груди руками. Совсем нестарый и такой красивый… Её Людовик, которого она так любила, так ждала!..
Дико вскричав, Бланка бросилась к гробу и упала в него. Её дрожащие руки обнимали уже холодное, застывшее тело короля.
Глава 4. Коронация
15 ноября Людовик VIII был похоронен в аббатстве Сен-Дени, фамильной усыпальнице франкских королей. И тотчас после похорон, едва выйдя из стен монастыря, рыцари, бароны, знать — все остановились, заволновались, стали переглядываться. Послышался глухой ропот. В воздухе носились, перелетая от одной группы к другой, всего два слова: «кто?» и «Филипп». Речь шла о сводном брате почившего короля — графе Филиппе Строптивом. По всему выходило, что именно он должен быть опекуном малолетнего Людовика. Именно опекуном, а не регентом. Такого слова в то время ещё не знали. И ещё одно слово витало в воздухе там, где говор переходил в ропот. «Иностранка». Это о королеве-матери. Если до сего дня бароны относились довольно терпимо к супруге покойного короля, то теперь, когда встал вопрос об опеке, они словно вылезли из своей шкуры и залезли в другую, которая всегда всем недовольна.
Они бросали косые, недобрые взгляды на створки ворот, сквозь которые должна пройти вдовствующая королева. Удобный момент для нападения. Прямо здесь и прямо сейчас. Кончить разом! Её охрана? Пустяки — три старика. Бильжо? Этого достанет арбалет. А потом немедленно за принцем Филиппом! Ему править королевством, пока щенок не подрос. А уж он не забудет, кто стоял за него.
Такие идеи носились в воздухе в толпе знати, стоявшей близ стен аббатства. Но многие были против — слышались возражения, сопровождаемые энергичными жестами. Что скажет Рим? Придётся ли по душе Папе бунт баронов? Не последуют ли вслед за этим отлучения? Но есть и ещё один аспект. Нельзя убивать мать, когда с ней её дети. Пока в центре внимания двое: Людовик и Робер. Одному двенадцать, другому десять. Вряд ли, став взрослыми, они забудут имена убийц.
Волнения не утихали. Их было здесь немало, знатных людей королевства, иные в порыве горячности уже хватались за мечи.
Зная или догадываясь об этом, Бланка не торопилась покинуть стены аббатства. Рядом с ней, правда, друзья, но их так мало. Сейчас главное — поддержка Церкви. Бланка огляделась. Не видно ни архиепископа, ни подчинённых ему прелатов. Где же они? Как выйти без них? Впрочем, Готье шепнул ей, чтобы ждала его.
Верный слуга трона, королевский прелат на время умершего недавно архиепископа Реймсского, Готье Корню тем временем не бездействовал. Едва закончилась церемония захоронения, он, бросив красноречивый взгляд на двух человек, стал спускаться по лестнице, что вела в подземелье. Тайный ход. Для чего или для кого — знали немногие.
Но вот ступени кончились. Площадка впереди. Два факела горят по обеим сторонам. Справа, обитые позолотой, раскрытые дверцы, ведущие к аналою. Дальше, где кончается площадка, ход ведёт далеко в глубь коридора, и при неверном свете редких свечей по обе стороны этого коридора видны закрытые окошки и между ними ниши в стене. Окошки — кельи, куда замуровывали заживо монахов, пославших вызов грешному миру; в нишах — черепа и кости, чьи — догадаться нетрудно.
Могильная тишина царила вокруг. Архиепископ оглянулся. Его подчинённые рядом, стоят и смотрят на него, поёживаясь, — подземелье не отапливалось. Жестом он повёл их за собой. Все трое вошли в молельню, миновав дверцы, и стали против отлитого в бронзе Христа. Две свечи справа и слева от распятия, в их колеблющемся свете дрожат блики на лице Спасителя, и оттого кажется, будто оно оживает и ведёт беседу с тем, кто перед ним стоит.
Глядя на лик Христа, Готье Корню широко перекрестился; за ним — два епископа. После этого он повернулся к ним:
— Здесь нас никто не услышит. Только мертвецы. Сюда и приходят затем, чтобы умереть.
Епископы снова поёжились, но теперь уже по другой причине.
— Тайна престолонаследия не должна открыться никому, — негромко заговорил архиепископ, боясь, чтобы его не услышало даже эхо. — Документ, который мы трое подписали, не является завещанием короля. Умирающий Людовик не назначил опекуна при малолетнем короле. Согласно закону франков им должен быть сын покойного Филиппа Августа, бастард, впоследствии узаконенный Святым престолом. Тот, что правит Булонью. Понимаете теперь, какой важности документ был нами троими подписан?
