Рядом, в двух шагах, с закрытыми глазами и лёгкой, безмятежной улыбкой сидела на таком же стуле Агнесса. Казалось, она задремала, убаюканная разговорами, тихим ветерком и бледным ноябрьским солнцем, лениво ползущим вдоль тёмного горизонта. На самом деле она предалась воспоминаниям. Мысли её были далеко…
Сеньория Боже. Соседка Бургундии. Отец… Он ещё нестар. Всю жизнь провёл в походах с Филиппом Августом, потом с его сыном. Мать Сибилла… Тихая, мягкосердечная, в дочери души не чаяла. Но налетела чума и унесла её жизнь. Многих скосила. Тысячи. Отец боялся за дочь: берег, никуда не выпускал, еду сначала пробовал сам. Одна она у него, нет другой.
Как-то, когда чума оставила этот край в покое, повстречали они оба цыганку. Отец подвёл к ней дочь: не скажет ли, какова судьба девочки? Долго колдовала цыганка над ладонью дочери, заглядывала в глаза, задавала какие-то вопросы. Наконец промолвила, что коротка нить этой жизни. Не один год, правда, ещё пройдёт, и не два, но очень скоро наступит смерть… от воды. Сеньор Гишар не понял: что же, не пить теперь дочери воду? Может, нельзя плавать или мыться в ванне? Мотнула головой цыганка и сказала, что всё дело в питье: на дне бокала притаилась смерть, и не столь далёк уж тот час… Она ушла, получив плату, а отец, застыв на месте от ужаса, долго глядел ей вслед. Вернувшись домой, уничтожил все бокалы, а когда выдавал дочь замуж, напомнил ей о зловещем предсказании.
Бокал. Но что из него можно пить, если не вино? Она пила, но всегда из кружек, чем удивляла Тибо. В последнее время, правда, она стала забывать об этом, особенно после того как пила из бокала на своей свадьбе, потом после родов. Вспомнила день-другой спустя и усмехнулась: выпила ведь, и ничего не случилось! Похоже, чушь всё это. Соврала цыганка или что-то напутала. Успокоив себя этим, Агнесса махнула рукой. Впрочем, вспоминала старую цыганку, но уже совсем редко и то после того, как был выпит на очередном празднике бокал вина.
Вспомнила она об этом и сейчас. Но только усмехнулась — вино пили из кружек. Стало быть, нечего и думать об этом. И вновь подёрнулись пеленой забвения далёкие воспоминания…
— Откуда ты это несёшь? — неожиданно донеслось до слуха Агнессы.
Она открыла глаза. Близ королевы стоял лесничий. В одной руке он держал за уши зайчиху, в другой — мешок, на дне которого кто-то шевелился.
— Поймал вот самку, государыня, — стал объяснять лесничий, поднимая руку. — Капканы тут у меня неподалёку. Лапу ей прижало, — кивнул он на зайчиху, — вот и не смогла вырваться. Может, сумела бы перегрызть, — иногда они так и делают, — да я подоспел, не дал ей.
— А в мешке кто? — спросила Бланка. — Ещё одна?
— Нет, там её зайчата. Двое. Совсем малыши. Я нашёл их в норе и спокойно взял. Наверно, они ждали свою мать.
Бланка заинтересовалась, наклонилась вперёд.
— Покажи.
Не выпуская зайчиху, лесничий кое-как раскрыл мешок. Показались вначале ушки, вслед за ними две мордочки с карими глазами. Глаза эти, блестящие, испуганные, уставились на королеву-мать, словно осуждая её, злясь или, быть может, прося у неё пощады. Именно так показалось Агнессе, когда эти выпуклые, агатовые глаза внезапно стали тускнеть, а потом в последний раз, прощаясь с жизнью, скользнули осуждающим взглядом на неё и замерли, словно остекленев.
Внутри у неё всё оборвалось. И показалось ей в ту минуту, будто вместо зайчат видит она двух ребятишек, которых только что оторвали от материнской груди. Крошечные, беспомощные, зайчата с любопытством смотрели на людей, не понимая, как жесток этот мир и сколь безжалостны живущие в нём люди. Они ждут от них тепла, но вместо этого на них дует студёный ветер; они надеются, что их отпустят или в крайнем случае покормят, но человек уже приготовил топор, чтобы рубить им головы…
— Что же ты собираешься с ними делать? — нахмурилась Бланка.
Лесничий пожал плечами:
— Стукну топором по башке, вспорю живот, сниму шкурку, а мясо потом в котёл.
— Одну?.. Их мать?.. — продолжала хмуриться Бланка.
— Почему одну? Всех троих. Сошью потом рукавички…
— Нет!!! — вскрикнула Агнесса и, вскочив со стула, бросилась на лесничего с кулаками. — Ты не посмеешь этого сделать! Негодяй! Низкая душа! Да есть ли у тебя сердце?! Немедленно же отпусти их, я приказываю!
Лесничий оторопел и от неожиданности ослабил пальцы. Воспользовавшись этим, зайчиха дёрнулась у него в кулаке, упала на траву и бросилась удирать на трёх лапах — четвёртая волочилась по земле. Но далеко она не ушла. И не потому, что сильно хромала, могла бы и на трёх лапах спасти свою жизнь. Но не нужна она была ей без её малюток, к которым она недавно торопилась, чтобы напоить их тёплым молоком. Их судьба беспокоила её сейчас больше всего. И она остановилась, поджав под себя раненую лапу и не сводя влажных глаз со своих малышей. Убьют их, умрёт и она. Так можно было подумать, глядя на эту сцену. Словно в подтверждение этому, зайчиха упала на передние лапы и застыла, печальными глазами глядя на мешок.
Лесничий в растерянности поглядел на королеву.
— Ваше величество… ведь это добыча.
— Отпусти! — коротко приказала Бланка, кивая на мешок. — Выполняй приказание.
Лесничий, побледнев, в страхе огляделся, опустил мешок на землю, медленно зашевелил пальцами. И рискнул всё же робко возразить:
— Зайцев много в этих местах, государыня. А ведь это для королевского стола…
— Ты осмелишься не выполнить приказа её величества королевы Франции?! — вскипая, воскликнула Агнесса. — Делай, что приказано! Пусть лучше я умру от голода…
Губы её задрожали, в глазах заблестели слёзы. Ещё секунда, и она бросилась бы к мешку…
Сзади подошёл Тибо, грубо схватил лесничего за плечо:
— Ты оглох?
Тот моментально перевернул мешок и вытряхнул его.
Зайчата выпали, недоумённо поглядели друг на друга, потом на людей, увидели мать и со всех ног бросились к ней. Она поднялась, вся точно просияв от счастья, а они ткнулись в неё своими мордочками и, не помня себя от радости, стремглав кинулись в сторону леса. Зайчиха, волоча покалеченную лапку, хромая, пустилась вслед за ними.
Короткая эта сценка заставила придворных замолчать. С кусками дичи в руках, замерев, они — кто в недоумении, кто с пониманием — смотрели на Агнессу, а она молча глядела вслед убегающим зайчатам и тихо улыбалась, не зная, что на ней держит недобрый взгляд бывшая английская королева.
Вскоре стали собираться в обратный путь. Взнуздывали лошадей, вновь крепили к сёдлам корзины с дичью, гасили подернутые пеплом угли. И никто не слышал, как одна из дам, стоя у стремени лошади и суженными глазами глядя на королеву-мать, прошипела сквозь зубы:
— Бог не хочет, чтобы пролилась твоя кровь, проклятая испанка. Что ж, угождая Господу, следует избрать бескровный путь, избранный Церковью. Не так ли, ваше преосвященство?
