– С этими – не связывайтесь, – твердо сказал он. – Коли увидите, просто бегите, а, как только сможете, в Китеж весточку об их местоположении отправьте. Боровлада попросите, пусть своим велит.
– Это от куры-то бежать? – презрительно бросила мертвячка.
– От курицы с мышью, – уточнил Алёша. Не дурак пошутить, на сей раз он говорил серьезно и, стараясь придать своим словам побольше веса, четко выговаривал каждое. – С этой парой хорошо, если десяток опытных Охотников совладает. Китеж за ними почти полвека гоняется. Вот теперь всё. Бывайте здоровы, братец с сестрицею. Рад был знакомству, Белобог позволит, еще свидимся.
– Эх… Так, может, всё-таки стременную, а?
– Нет. Спасибо, но нет. – Китежанин пристально посмотрел в голубые глаза, сразу и звериные и человечьи, мальчишечьи. – Ты, Иван, поменьше на зелье это свое налегай, помни, что я тебе про ум говорил. Хмельная голова разума неймёт. О том знаю не понаслышке, уж поверь.
Прыжок в седло, скрип ворот, такой привычный глухой конский топот по лесной дороге.
– Ну, дела, – бросил непонятно кому Алёша. – Эх, поторопись, Буланыш, негоже, чтобы брат нас ждал.
«Это как бы мы его не ждали», – почти обиделся Буланко, срываясь в свой любимый легкий галоп.
Они успеют, они обязательно успеют, а эти двое пусть живут как хотят. Что ему, китежскому Охотнику, мертвячка с переворотнем, что он им? Очередные встречи на дороге. Встретились и разошлись, только…
Только лучше бы эти твари, Мышь с Рябой, обошли Старошумье стороной.
Пять десятков и еще двое
– Дед, что это? Что это, дед?! – шепотом причитала сухонькая, насмерть перепуганная бабка.
Треск, вой и гулкие удары били по ушам, а жуткая непонятная тяжесть словно бы прижимала стариков к полу. Дед силился подняться, но не мог, бабка уже и не пыталась – просто дрожала, привалившись к малой лавке. Горемычная изба ходила ходуном, в воздухе стояло марево из пыли, летала утварь, горшки, чаны, ухваты – весь нехитрый скарб стариков будто обезумел и сам собой вихрем закружил по дому. Мимо, прямо возле дедова уха, просвистел топор и, внезапно изменив направление, взлетел – и с глухим стуком врезался в притолоку.
Охнула и всплеснула руками у своей лавки бабка, и, словно в ответ, взревела, плюнув зеленовато-фиолетовым огнем, треснувшая печь. Полыхнуло жаром, и любовно подновленная по весне побелка пошла черными неряшливыми пятнами. С потолка с резким треском рухнула балка, вторая…
Дед обернулся на жену – та испуганно моргала и вертела головой, не понимая, что происходит. Он и сам не понимал. И словно в ответ, пробившись сквозь шум и гам взбесившегося дома, до его слуха донесся знакомый монотонный голос, повторяющий одни и те же слова:
– Не плачь, дед, не плачь, баба: снесу вам другое яичко. Не плачь, дед, не плачь, баба: снесу вам другое яичко… снесу вам другое…
Яичко… Яйцо, ненароком разбитое пробегавшей мимо мышью, все еще лежало на полу – две половинки пестрой, переливающейся радугой скорлупы уже теряли цвет, серели… Обещанное яйцо, которое должно было принести богатство приютившим большую рябую курицу старикам. Они бы ее и так взяли, не оставлять же бедолагу в лесу на поживу лисам, но капелька достатка и впрямь не помешала бы. Сыновья, что отправились белый свет посмотреть, домой давно не заезжали, и их как-то сразу одряхлевшие родители с трудом сводили концы с концами. Волшебного яичка они ждали, как чуда… а оно упало и разбилось, выпустив из себя жуткий призрачный туман, со свистом разлетевшийся в разные стороны. Верно, от него и грудь сдавило, и изба ровно сошла с ума…
Рябая курица по-прежнему сидела на чинно стоявшем столе, возле которого не летала утварь, не клубилась пыль и даже доски пола лежали под ним смирно, не вздрагивали и не трещали.
– Не плачь, дед, не плачь, баба, – человеческим голосом бубнила курица, будто происходящее вокруг ее не касалось, – снесу…
Кости ломило невыносимо, голова деда словно распухала изнутри. На глаза давило, выжимая слезы, в груди кололо так, что перехватывало дыхание. Все нажитые за долгие годы болячки разом дали о себе знать. Застонав, старик снова попытался подняться, и в этот раз ему удалось встать на четвереньки.
Даже сквозь треск и шум он слышал, как на улице кричат люди. Нет, не кричат – воют, как дикие звери. А там-то что творится?..
Еще одним усилием старик заставил себя поднять голову и увидел мышку. Ту самую серую разбойницу со странным хвостом, что разбила долгожданное яйцо. И увидев ее, замер.
Существо, только что бывшее мышью, преображалось на глазах. Теперь оно стояло на задних лапах, задрав морду, закрыв глаза и разведя передние лапы в стороны, как человек, призывающий высшие силы… И еще оно увеличивалось, медленно, толчками, но заметно. Теперь это была не маленькая пугливая норушка, а матерая злобная крыса. И она продолжала расти! Вот уже стала размером с кошку, вот уже и с собаку…
«Нечисть», – понял дед, обмирая от жуткой догадки. Поганая нечисть разбила волшебное яйцо и теперь обращается в отродье Чернобога.
Дед пополз вперед, ближе к выходу из избы.
– Ох… ты куда?! – заголосила бабка. Видать, решила, что муж, с которым она прожила пять десятков лет, бросает ее одну в свихнувшейся избе.
– Куд-куда? – крикнула, будто в насмешку, и курица. – Погоди! Другое яичко снесу… Не уходи!
Доползши до двери, он оперся о стену и с трудом поднялся на ноги. Старая, но крепкая рука с узловатыми пальцами легла на рукоять застрявшего в притолоке топора. Ухнув, дед высвободил топор и повернулся, прижавшись к бревнам взмокшей спиной. Сморгнул назойливые слезы, перехватил половчее топорище и, преодолевая немыслимую боль в суставах, пошел к чудовищной мыши, которая успела вырасти ему по пояс…
– Ты глянь-ка, – вдруг сказала курица. – А дед-то храбрец!
Услышав это, мышь опустила лапы, которые теперь больше напоминали когтистые руки, и открыла глаза, белесые, как у слепого, но с крохотными точками зрачков. На ее мускулистом жилистом теле под редеющей серой шерстью стали заметны розоватые шрамы, а в круглых мышьих ушах заблестели причудливые острые серьги. Страшные украшения проступали и сквозь кожу рук – а нос пронзил длинный и острый поперечный шип. Желтые резцы, усиливая сходство с крысой, лезли из-под черного носа, а за спиной твари лениво, по-змеиному, изгибался голый хвост. Причудливая опухоль на его конце успела стать костяной и острой, как навершие копья. И еще она напоминала руну из тех, что в ходу у чародеев… но крестьяне не ведают рун.
Дед решительно занес топор, намереваясь одним отчаянным ударом располовинить страшилище. Не успел.
Во лбу мыши вздулся и открылся третий глаз, засияв, как голодная злая звезда. Старик ослеп, и потому не сразу понял, что не может пошевелиться – его тело сковала неведомая сила. Он так и стоял, подняв топор, ничего не видя, только слышал, как кричит его старуха, как воют на улице люди, как громыхает и трещит, разваливаясь, построенный его руками дом.
