И всё же некоторые так и не отошли от борта, продолжая увлеченно тыкать баграми в воду, голосить и подначивать друг друга. И чем ближе подходил к купцам «Сокол», тем слышнее были и другие крики, пронзительные, нечеловеческие. Исполненные такой боли и черного горя, что до самого сердца пробирали.
– Плот! – крикнул глазастый Нума, присматриваясь. – Нет… Гнездо!
Возле высокого борта купеческого корабля на воде покачивалась большая птица, расцветкой на спине напоминавшая зимородка. Сгорбившись, она обнимала крыльями гнездо, как потом оказалось – сплетенное из длинных гибких ветвей. Птица дергала головой из стороны в сторону, уворачиваясь от острых багров и весел, била по воде хвостом, пытаясь отплыть прочь, подальше от людей. Капли воды горели и переливались на блестящих перьях, как драгоценные камни. Моряки чуть за борт не вываливались, тянулись к птице, пытались зацепить ее то так, то эдак. Одни целили в гнездо, иные – в тело несчастной. Ударить ее, убить, перебить крылья, получить вожделенное…
Садко нахмурился. «Сокол», будто почуяв настроение капитана, звонко щелкнул парусом – так громко, что и моряки и воины с купеческого корабля вздрогнули. Стремительный корабль новеградца заложил крутой вираж, вспенив спокойную воду, и послушно замер с опавшим парусом – точнехонько борт в борт, так, что закачавшееся на поднятых волнах гнездо оказалось меж двумя судами.
Багры неохотно поползли из воды. Загорелые моряки перехватывали их, прилаживали поудобнее – а ну как отбиваться придется. Воины в чешуйчатых шнурованных латах из кожи, с рядами пластин темного железа, уже торопливо надевали блестящие шлемы с красными хвостами на темени, сжимали в руках луки, копья и мечи. Кто-то из чужаков успел облачиться в броню, кто-то так и остался полуголым, но все были готовы к схватке.
Садко быстро посчитал их… Не соврал Нума, на каждого из его команды приходилось три-четыре противника, нахрапом сложновато будет, нужно попробовать хитростью. Да и разобраться не мешает, из-за чего весь сыр-бор?..
Тут птица подняла голову и поглядела на Садко. У нее было почти человеческое молочно-белое пухлое личико, маленький и черный носик-клюв, под ним – губы розоватые, а глаза – лазурно-синие, блестящие, чуть навыкате, полные слез. И такая мольба в них была, такое горе, отчаяние и надежда на помощь, что и каменное сердце дрогнуло бы. А у Садко сердце было простое, человеческое.
– Эгей! – Он оперся на борт, обращаясь к морякам-чужестранцам. – Вы почто птицу мучаете, а?
В ответ ему раздался незнакомый говор, чужой, напевный, шелестящий, причудливый. В одно ухо влетел, из другого вылетел. Садко свободно говорил на пяти наречиях, еще на семи – с грехом пополам, но нынешнее не знал. К счастью, было кому чужую речь растолковать. Капитан обернулся и кликнул:
– Витослав! Поди-ка, толмачом будешь. Немые они, по-нашему не разумеют.
Чародей-обаянник выскользнул из-за спины капитана, чирикнул что-то купцам иноземным на их языке, потом глянул вниз и, ахнув, закусил губу.
– И что ж переполошило тебя так? – сразу заметил этакую странность Садко. – Они еще слова не сказали, а ты заахал уже!
Витослав был чародеем толковым и веселым. Как бы ни складывался путь «Сокола», куда бы ни заводила судьба команду, кто бы ни угрожал им, всегда обаянник был весел и беспечен. Когда приставали к берегу, Витослав прежде всего знакомился с местными зверями – расспрашивал о том, чего вкусного растет поблизости, о ядах и опасностях, о нравах людских и погоде. Собирал слухи и жалобы, чесал за ушами и гладил хитрые влажные носы, приносил на корабль корзины со съедобными фруктами и заранее предупреждал о приходе к берегу дождей и ураганов.
Толмачил здорово, что немудрено, ведь кому как не обаяннику с таким делом справляться! Стоило ему чужой язык немного послушать, как начинал он на нем говорить так бодро, точно всю жизнь знал.
Ни разу не видел Садко, чтобы хмурился Витослав или печалился. А тут – глянь-ка! – насупился, задрожал, будто испугался даже. Подменили чародея? Волшбу наложили? Кто посмел?
Трясущимися руками Витослав достал дудочку-рожок и дунул. Раздался резкий, короткий и неприятный крик-рёв, от которого Садко невольно поморщился. Даже чайка, неотступно следовавшая за «Соколом», услышав жуткий звук, резко взяла на крыло и стремительно понеслась в сторону берега, подальше от корабля.
Широкоплечий чужак-купец в богато расшитом золотом кафтане что-то залопотал с палубы вражеского корабля. Голос его звучал тоненько и напевно. Одна ладонь оглаживала вислые усы и бородку, другая лежала на рукояти меча с широким изогнутым лезвием.
Выслушав его, Витослав убрал дудочку и повернулся к Садко.
– Сделай вид, капитан, что речь наша длиннее чужой, – пробормотал он. – Я тебе слова их передам и твои перескажу.
– Ну?
– Заметили они гнездо, подошли, хотят забрать себе.
– Вот так растолмачил, друже, – усмехнулся Садко. – Я, чай, не слепой, сам всё вижу. Что они гнездо забрать хотят, и так ясно. В своем праве. Как говорят: «Что по воде плывет, то Белобог дает…»
Витослав нервно почесал щеку, глядя вниз, на птицу и перебил:
– Знаю, капитан, знаю. Только…
– Только что?
– Только алконоста спасать надобно. Любой ценой.
– Алконоста? – Садко прищурился, припоминая. – А, да, слыхал я о птицах этих, будто из Иномирья они…
– Да-да! – Витослав горячо и нетерпеливо застучал ладонью по борту. – Они в Ирии живут, что в самой кроне Карколиста, а к нам залетают лишь для того, чтоб потомство вывести. Это самка. У нее в гнезде – яйца, их она и защищает.
* * *
При мысли о том, что удача подарила ему возможность воочию увидеть птицу из самого Ирия, радостная дрожь охватывала всё тело обаянника. Лишь один знакомый чародей мог подобным похвастать – учитель Витослава, Деян Скорый, который встретил алконоста, будучи еще безусым юнцом. По словам знаменитого китежанского путешественника, лишь отмеченному судьбой дано встретиться с одной из дивоптиц, прилетающих в Белосветье высиживать яйца раз в полвека, а то и реже.
Застать же ее вот так, в волшебном гнезде на кладке… в подобное везение и верилось-то с трудом.
Деян многое рассказал своему ученику об алконостах. Истории эти в равной степени были полны как восторгов, так и предупреждений, а потому Витослав знал, сколь опасны эти птицы, и что коли жизнь дорога, лучше их не злить. Но не собирался обаянник злить чудо-птицу. Сейчас все его мысли занимало лишь желание защитить, уберечь… ото всех.
Чародей восторженно рассматривал пушистый темный воротничок вокруг шеи алконоста, оглядывал сложенные на пернатой, выпуклой, словно девичьей, груди четырехпалые руки с длинными коготками. А сколь чудесна корона из перьев! Отливает на солнце пятнистым золотом, но Деян сказывал, ежели спрячется Отец-Солнце за тучи, станут перья прозрачными, как стекло, а пятнышки будто в воздухе повиснут…
