– Я знаю, – кивнул Самарин.
– На Поморье дошло до стычки, в которой немецкий адепт уничтожил с помощью этого слова два наших полка, в то время когда мы не смогли воспользоваться им подобным образом. Хотя маг, сообщивший об этом, утверждает, что убил атаковавшего его немца. Одного, – подчеркнул царь.
– То есть слово работает, но только на единичной цели, в то время когда немцы могут применять его к группе лиц?
– Именно так.
– Я без понятия, почему это так работает, – ответил Самарин. – Однако выяснение этого вопроса должно быть приоритетным, поскольку мы все знаем, насколько эффективен это символ. Попробую это выяснить, – пообещал он.
– Я буду вам благодарен. Я слышал, что ваш кузен недавно женился, – царь неожиданно сменил тему.
– Я узнал об этом только сегодня.
– Как вы считаете, мне отправить ему поздравления и какой-нибудь подарок? Не хотелось бы создавать ему проблем.
– Ну что вы, конечно, – ответил со злорадной ухмылкой Самарин. – Олаф сентиментален, поэтому точно сохранит подарок. В конце концов, кто знает, может, он усилит его позиции там, в Варшаве.
– Вы так думаете?
– Польские политики могут горло драть за независимость, но большинство из них отдали бы полжизни, чтобы получить такое поздравление от вашего величества.
– Так это правда, что господин Рудницкий все-таки вмешался в политику?
– Да, хотя я не знаю никаких деталей, но это нам на руку. Я подозреваю, что с его темпераментом он скорее удержит всякого рода энтузиастов от необдуманных поступков, чем будет подстрекать их к войне, и точно не допустит террора в Варшаве.
– Можете пояснить?
– Коль коренные россияне не колеблясь напали на семью вашего величества, подобная мысль может прийти в голову и полякам. А Олаф никогда такого не допустит.
– Я не сомневаюсь в чести барона Рудницкого, но сможет ли он приструнить этих, как вы назвали, энтузиастов?
– Он сделает это или умрет, – серьезно произнес генерал. – Если мы услышим о его смерти, нужно будет готовиться к наихудшему. Однако я сомневаюсь, чтобы до этого дошло. Существуют определенные обстоятельства, о которых я не могу говорить, поскольку дал слово чести, но я заверяю ваше величество, что, кто бы ни попытался убить моего кузена, он скорее потеряет свою голову, чем добьется своего.
– Это хорошо, – заверил царь. – В таком случае я подумаю, что ему отправить в подарок.
– В окружении моего кузена есть одна особа, которая кое-что сделала для монархии, – сказал Самарин с тяжелым вздохом. – Это именно она открыла эффект свечи Яблочкова.
– Какой-то польский маг, а может, изобретатель? – спросил царь с заинтересованностью.
– Не совсем…
– Вы меня заинтриговали, граф.
– Это некая Оконева.
– Оконева? Мой польский не так хорош, но разве эта фамилия не указывает на то, что она из простолюдинов?
– Указывает, – покорно признался генерал. – Это служанка Олафа. Тем не менее это она сделала это открытие. А мой раздражающе честный кузен обязал меня передать эту информацию вашему величеству, прекрасно зная, что я и так задолжал Оконевой.
– Задолжали?
Самарин коротко изложил детали покушения на Анну.
– Так эта женщина обезоружила адепта?
– Нокаутировала его одним ударом, – сказал Самарин. – И ничего удивительного, я сам видел, как она поднимает трехпудовые мешки картошки, словно перышко. Я не хотел бы с ней драться.
Губы монарха дрогнули, он не удержался и разразился смехом.
– Я подумаю и об этой предприимчивой особе, – пообещал он.
* * *
Разговор с царем продолжался до одиннадцати ночи. Самарин зашел в свою комнату через служебное помещение, чтобы не разбудить жену. Он искупался, но не стал бриться, чувствуя себя невероятно уставшим. Что еще хуже, царь пригасил его на обед, а последнее, чего хотел генерал, – это близкий контакт с императрицей, которая с недавнего времени при каждой возможности передавала ему указания по поводу воспитания Алексея.
Стараясь не шуметь, он вошел в спальню, но возле кровати горела лампа, а Анна читала книгу.
– Наконец-то ты пришел, – воскликнула она, увидев мужа.
– Что случилось?
– Ничего необычного. Несколько дней назад я с Анастасией была в военном госпитале, но я не думала, что наш визит вызовет такую заинтересованность.
– Какую заинтересованность? – беспокойно спросил генерал. – Что вы снова натворили?
– Почему сразу натворили? Просто об этом написали в газетах, – сказала она, указывая на стопку журналов.
– Это все столичные газеты?
Анна кивнула.
Самарин пролистал несколько журналов, останавливаясь на статьях об Анастасии.
– Императрица будет недовольна, – сказал он. – Она захочет наказать дочь. Ты же знаешь, какая она.
– Только через мой труп! – воскликнула Анна. – Ребенок не сделал ничего плохого. Если она ее накажет, я уйду с работы! Пусть Анастасию учит ее подруга, как ее там? Вырубова. Ты злишься? – тихо спросила она.
– Нет, – устало вздохнул Самарин. – Я не злюсь. Просто у меня был тяжелый день.
– Я приготовила кое-что для тебя, – у Анны быстро поднялось настроение. – Читай.
– Ты получаешь польские газеты?
– Да, читай уже, – настаивала она. – Вслух!
Генерал взглянул на объявление, подчеркнутое красным карандашом.
– Брачное объявление?
– Читай!
– «Злая, старая уродина, напишут только отважные джентльмены. Цель матримониальная». Это похвальная честность, – прокомментировал генерал. – Что тут дальше? «Михаил Прычков из Борков Яновских за нашим посредничеством заявляет: на той неделе от меня сбежала жена, блондинка, дерзкая, с выбитым нижним зубом и все время говорящая: а, чтоб тебя! Оставила меня, вдовца, с детьми и нетельной коровой и пошла по миру или во Львов, где у нее три кумы и один ухажер. Ничего еще баба, только сильно потеет и храпит на левом боку, когда печень пережимает. Потеряться она не потерялась, дорогу знает, только сама ушла, как ведром огрел ее, когда она вместо соли в картошку насыпала соды, и самого маленького Андрейка в животе перевернула, и прокляла тельную корову, из-за чего могла сглазить ее потомство, да и грешница она. Кто о ней знает, пусть уговорит ее вернуться, я сам по хате не справлюсь, а Анка ревет за ней как печная труба. Если не захочет возвращаться, пусть отдаст Баськино колечко и пусть скажет, где ключ от чердака, потому что Антек, как за сеном на чердак лазил, все портки порвал. Двадцать девять лет, и как уходила – была в красной юбке. Бога и добрых людей прошу, чтоб не обижали ее, а все, что о ней знаете, сообщайте мне, я телегой приеду, если плотник валек сделает, потому что она в печи им греблась, и он обуглился, старое не помяну и бить ее за это не буду».
