– Но ведь ничего не случилось! – воскликнула Тамара. – Ничего! Не было никакой засады, а Алексей не принес мне карту!
– Ты действительно такая идиотка, – с ледяным спокойствием в голосе произнесла гувернантка. – А сейчас марш в свою комнату и оденься соответствующе для визита к его величеству.
– Да как вы смеете? Папа, скажи ей! Я плохо себя чувствую и хочу остаться дома!
– У нас больше нет дома, – глухо произнес Корсаков. – И это ты лишила нас его. Изгнание в провинцию – это наименьшее, что нас ждет. А сейчас делай то, что тебе приказала Маргарита! Наша семья всегда была верна царю, мы выполним и этот последний приказ его величества!
Девушка с ужасом посмотрела на него и с плачем побежала наверх.
– И мне стоит переодеться, – обратился к Самарину князь. – Маргарита, любимая, займись нашим гостем.
– Все отвернутся от него, да? – спросила Успенская, когда они остались одни.
Генерал кивнул, стараясь не выказать недоумения из-за неосмотрительности князя. Многих гувернанток связывали с работодателем не только служебные отношения, но в них никогда не признавались публично, ни при каких обстоятельствах.
– Они конфискуют имение?
– Возможно. Вы оставите службу у князя?
– Ни в коем случае! Не я! – не задумываясь, воскликнула она.
Румянец, вызванный словами Корсакова, до сих пор пылал на ее щеках.
– Я не знаю, будет ли мое слово что-то значить, но постараюсь вступиться за вас, – сказал Самарин, серьезно глядя на Успенскую. – Через какое-то время. Вот моя визитка, я постараюсь держать вас в курсе дела. И было бы лучше, чтобы никто не знал о нашем… разговоре. Князь – гордый человек.
– Почему вы это делаете?
– Потому что то, с чем вы столкнулись, несправедливо. Барышня Тамара согрешила только своей наивностью с типично женским убеждением, что Глобачев обратился к ней за помощью лишь из-за ее красоты и ума. Поэтому не подозревала подвоха. Я уверен, что он специально ее соблазнял.
– Кто будет решать судьбу этого жандарма?
– Официально…
– Вы знаете, о чем я, – прервала его Успенская.
– Я.
– Я могу рассчитывать на то, что его ждет справедливая кара?
– У вас есть мое слово, – ответил генерал.
– Я так понимаю, что это не только из-за нас?
– Не только из-за вас.
Гувернантка не настаивала на объяснениях, она нетерпеливо посмотрела на часы.
– Они могли бы поторопиться, – буркнула она. – Поскорее бы все это закончилось. А вот и Тамара. Что эта девочка вытворяет?! Оделась как на похороны!
Самарин вздрогнул при упоминании о похоронах, хотя замечание Успенской было справедливым: длинное черное платье, украшенное белым жабо, черные перчатки и шляпка с вуалью создавали впечатление, что дочь Корсакова собралась на кладбище, а не во дворец. Однако слова гувернантки навели Самарина еще на одну мысль, и он выругался.
– Где его комната?! Ну? – закричал он, хватая Успенскую за плечи.
– Что проис…
Самарин оттолкнул ее и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки, но до того, как он поднялся на второй этаж, раздался выстрел. Генерал как в тумане увидел бледное, застывшее в гримасе ужаса лицо гувернантки и удивление в глазах Тамары. Только девушка не поняла еще, что произошло. А ведь было так очевидно: Корсаков знал, что существует только один способ, чтобы смягчить гнев монарха, – принять всю ответственность за проступок дочери и доказать свою невиновность, пожертвовав своей жизнью. Слово, брошенное им Успенской, не было неосмотрительностью, а только прощанием с любимым человеком, которому он поручает судьбу своего ребенка.
Откуда-то издалека долетали крики слуг, кто-то плакал, хлопали двери. Генерал считал удары сердца, как на войне, хотя вокруг не было врагов, только две перепуганные женщины.
* * *
Глобачев был одет в мундир, в котором его арестовали, только без погон, обрывки ткани свидетельствовали о том, что тот, кто их сорвал, был не слишком деликатен. Но, несмотря на это, жандарм излучал уверенность в себе, а фотографии, которые продемонстрировал ему Самарин, окинул презрительным взглядом.
– Я обменялся с дочерью Корсакова несколькими словами, и что из этого? – Он пожал плечами. – Это же не преступление. В худшем случае ее отец, этот престарелый гриб, может иметь к Тамаре претензии, что она встретилась со мной без компаньонки. Если девица подбила цесаревича вынести какие-то тайные документы, то это не мое дело. Безопасностью царской семьи занимается Конвой, – злорадно добавил он.
– Ее показания свидетельствуют против вас, – процедил Самарин сквозь зубы.
– Правда? Пусть она их повторит перед судом.
Самарин сжал кулаки: жандарм точно знал, что не будет никакого процесса, поскольку в дело замешан наследник престола.
– А что вы скажете про векселя некоего Завьялова? – спросил генерал. – Мы нашли их у вас дома. Если вы забыли, то это офицер варшавского гарнизона, который сильно хотел вызвать на дуэль моего кузена Олафа Рудницкого.
– Кузена? Правда? – издевался Глобачев. – И каким это чудом я мог выкупить долги Завьялова? Я никогда не служил в Варшаве.
– Конечно, однако вы были инспектором и контролировали работу тайной охраны в варшавской губернии.
– Возможно, я раз или два посещал Варшаву, – признался Глобачев. – А про векселя? Я впервые о них слышу. Может, кто-то их подкинул? Например, какой-то личный враг, – добавил он с дерзкой ухмылкой.
Самарин молча вышел в коридор и закурил. Его не удивляло поведение жандарма, он ожидал чего-то подобного. Глобачев надеялся, что никакого суда не будет, в лучшем случае его лишат звания и выкинут из тайной охраны. Возможно, посадят. Однако было незаметно, что его беспокоила такая перспектива, хотя среди узников найдется немало таких, кто готов поквитаться с офицером охраны, пусть и бывшим. Вывод? Господин Глобачев рассчитывал на то, что не попадет в тюрьму, а значит, за ним кто-то стоял. А если так, то возникает вопрос: чего хотел жандарм, а скорее, его таинственный покровитель? Было очевидно, что он пытался убить Олафа, когда тот еще был никому не известным алхимиком. Только зачем? Кому в то время мешал Рудницкий? И для чего была вся эта интрига с цесаревичем и дочерью Корсакова? Поскольку трудно допустить, что врагам империи нужна была какая-то случайно выбранная карта. «Что ж, придется воспользоваться сорок седьмым параграфом закона о чрезвычайных методах борьбы с терроризмом», – подумал он.
Подняв руку, он позвал унтер-офицеров в темно-синих мундирах, напоминающих кавалерийские. Оба служили в грозном Пятом отделении жандармерии, занимающемся преступлениями членов Отдельного корпуса жандармов. Мужчины отдали честь и отрекомендовались.
– Поскольку генерал Глобачев отказался давать показания, от имени его величества я разрешаю вам принять меры, предусмотренные в параграфе сорок семь, – сказал он решительным тоном.
