Как потом выяснилось, оставив меня, Марион немедленно подошла к Херсту, назвала его грубияном и сказала, что он должен извиниться. Марион знала, когда ей можно что-то сказать, а когда лучше промолчать.
– Когда он зол, этот шторм может превратиться в ураг-г-ган, который сметет все на своем пути.
Марион была веселой и обаятельной женщиной, и когда У. Р. уезжал в Нью-Йорк по делам, она собирала своих друзей в доме на Беверли-Хиллз (до того, как на берегу была построена вилла), и мы устраивали вечеринки, играли в шарады до самого утра. Иногда всех к себе приглашал Рудольф Валентино
[90], а иногда и я. Временами мы нанимали автобус, закупали продукты, приглашали пианиста и компанией от десяти до двадцати человек отправлялись на Малибу-Бич, где жгли костры, устраивали полночные пикники и ловили рыбу.
Иногда к нам присоединялась Луэлла Парсонс, колумнист Херста, в сопровождении Гарри Крокера, который чуть позже стал одним из моих заместителей режиссера. После таких поездок мы возвращались по домам в четыре или в пять утра. Марион как-то сказала Луэлле: «Если У. Р. узнает об этом, то кто-то из нас двоих потеряет работу, и эт-т-тим человеком точно не буду я».
Во время одного из наших веселых обедов в доме Марион ей позвонил У. Р. из Нью-Йорка. Марион была в ярости, когда вернулась к друзьям:
– Подумайте только, У. Р. следил за мной!
По телефону Херст прочитал Марион отчет детективов с подробным описанием того, чем она занималась с момента его отъезда. В отчете указывалось, что она покинула объект «А» в четыре утра, а объект «Б» – в пять часов утра, и так далее. Позже Марион сказала мне, что Херст намерен немедленно вернуться в Лос-Анджелес, выяснить все окончательно и расстаться с ней. Понятно, что Марион была ни в чем не виновата, она просто проводила время среди друзей. Отчет детективов сообщал о действительных фактах, но создавал совершенно ошибочное восприятие событий. Тем временем уже из Канзас-Сити У. Р. прислал телеграмму следующего содержания: «Я раздумал и не вернусь в Калифорнию, я не могу теперь видеть места, где я был когда-то так счастлив. Возвращаюсь в Нью-Йорк». Но вскоре Марион получила еще одну телеграмму, в которой Херст сообщал, что возвращается в Лос-Анджелес.
Для всех участников вечеринок наступил весьма напряженный момент. Однако Марион умела найти подход к Херсту, и размолвка закончилась грандиозным банкетом в честь возвращения У. Р. в Беверли-Хиллз. Марион построила временный павильон для ста шестидесяти гостей. Всего за два дня его возвели, украсили, электрифицировали и пристроили к нему танцевальную площадку. Марион нужно было всего лишь потереть волшебную лампу Аладдина, чтобы все было сделано в одно мгновение. В этот вечер Марион появилась с новым изумрудным перстнем стоимостью 75 000 долларов – подарком от У. Р., и никто «не потерял работ-т-ту».
Чтобы разнообразить наше времяпрепровождение, мы собирались не только в Сан-Симеоне или на вилле Марион, но и на огромной яхте Херста и совершали круиз к Каталине или на юг, к Сан-Диего. Во время одного из таких круизов на берег пришлось отправить Томаса Х. Инса, который в то время занял пост главы «Космополитен Филм Продакшнс» вместо Херста. Его на катере переправили в Сан-Диего. Я не участвовал в том путешествии, но Элинор Глин, которая была на яхте, рассказала, что Инс был, как всегда, весел и оживлен, но вдруг за завтраком почувствовал острую боль и вынужден был уйти в свою каюту. Многие подумали, что это было простое расстройство желудка, но Инсу стало так плохо, что его пришлось перевезти на берег и положить в больницу, где обнаружилось, что он перенес инфаркт. Инса отправили домой в Беверли-Хиллз, а через три недели у него случился второй инфаркт, и он умер.
По Калифорнии тут же поползли злые слухи, что Инс якобы был застрелен и что в этом замешан сам Херст. Все это было чудовищной неправдой. Я знал это, потому что мы втроем – Херст, Марион и я – ездили проведать Инса за две недели до его смерти. Он был очень рад увидеться с нами и был полон надежд на выздоровление.
Смерть Инса нарушила планы Херста в отношении «Космополитен Продакшнс», и к работе пришлось подключать компанию «Уорнер Бразерс». Через два года «Херст Продакшнс» стала снимать фильмы в студии «Метро-Голдвин-Майер», где для Марион построили элегантное бунгало, там размещалась ее артистическая уборная (я называл это место «Трианоном»).
Именно отсюда Херст руководил своим газетным бизнесом. Я много раз видел его сидящим в центре приемного холла с двадцатью, а то и больше газетами, разбросанными по всему полу. Со своего места он читал заголовки статей.
– А вот это никуда не годится, – проговорил он как-то высоким голосом, показывая на одну из газет, – почему именно этому типу поручили написать статью?
Он поднял с пола журнал, перебрал пальцами страницы и взвесил его на обеих руках:
– А что происходит с рекламой в «Редбук»? В этом месяце журнал почти ничего не весит. Немедленно вызовите сюда Рея Лонга.
В середине этой сцены в зале появилась Марион, она еще не успела переодеться и была в своем сценическом костюме. Брезгливо перешагивая через газеты, она сказала:
– Убери всю эту гадость, ты захламил всю мою уборную.
Иногда Херст выглядел удивительно наивным. Однажды он поехал на премьеру одного из фильмов Марион и пригласил меня присоединиться к нему. За пару десятков метров от кинотеатра машина остановилась, и Херст вышел, потому что не хотел, чтобы его видели вместе с Марион. Однако во время яростной политической схватки «Херст Экзаминер» и лос-анджелесской «Таймс» Херст яростно обрушился на оппонентов, а «Таймс», в свою очередь, отбиваясь, перешла на личности и обвинила Херста в двойной жизни и в том, что он устроил себе любовное гнездышко в Санта-Монике вместе с Марион. Херст не ответил на этот выпад, но через день пришел ко мне (у Марион накануне умерла мать) и спросил:
– Чарли, не согласитесь ли вы вместе со мной нести гроб на похоронах миссис Дэвис?
Конечно, я согласился.
В 1933 году или около того Херст пригласил меня в поездку по Европе. Он забронировал половину пассажирских мест на одном из океанских лайнеров компании «Кунард». Я вежливо отказался, так как иначе мне пришлось бы путешествовать еще с двадцатью такими же, как я, приглашенными и делать все, что Херст захочет.
Я уже имел опыт путешествий с Херстом во время поездки в Мексику, когда моя вторая жена была беременна. Колонна из десяти машин следовала за автомобилем Херста и Марион по полному бездорожью, и я тогда проклял все на свете. Дороги были настолько ужасны, что нам пришлось свернуть с маршрута и остановиться на ночевку на одной из ферм. В доме нашлось всего две свободных комнаты для двадцати человек. Одну комнату благородно отдали моей жене, Элинор Глин и мне. Кто-то спал на столе, кто-то – на стульях, некоторые – в курятнике и на кухне. Наша комната выглядела совершенно фантастически: на единственной кровати спала моя жена, я кое-как устроился на двух стульях, а на разобранной кушетке возлежала Элинор в вечернем платье, шляпке, перчатках и с вуалью на лице, словно собиралась на ужин в «Ритц». Она лежала, сложив руки на груди, как мертвец в гробу, и именно в таком положении, ни разу не шевельнувшись, проспала до самого утра. Я знаю это точно, так как мне самому так и не удалось заснуть в ту ночь. Рано утром я видел краем глаза, что Элинор встала. Она выглядела так, как будто и не ложилась: все было на месте, прическа выглядела идеально, лицо – свежее и с макияжем. Казалось, она только что вышла к чаю в отеле «Плаза».
