За обедом Кокто сидел за самым дальним столиком в углу, спиной к нам. Но его секретарь, как ни старался, просто не мог нас не видеть и слабым жестом предложил Кокто поздороваться. После недолгих раздумий Кокто обернулся, изобразил на лице радостное удивление и помахал мне письмом, которое получил от меня. Я помахал ему его письмом в ответ, и мы оба рассмеялись. После этого, отвернувшись друг от друга, мы сделали вид, что внимательнейшим образом изучаем меню. Кокто первым закончил обед и быстро проскочил мимо нашего столика, когда стюард принес нам основное блюдо. Но, прежде чем выйти, он обернулся и показал жестом что-то типа «увидимся на палубе». Я утвердительно кивнул, но позже с облегчением обнаружил, что Кокто куда-то исчез.
На следующее утро я в одиночестве прогуливался по палубе. Внезапно, к моему тихому ужасу, впереди из-за угла неожиданно появился Кокто. Он шел навстречу мне! О боже! Я быстро огляделся в поисках путей отступления, а потом увидел, что Кокто резво свернул со своего маршрута и прошмыгнул в дверь салона. Вот так закончилась наша утренняя прогулка. Целый день мы играли в кошки-мышки, старательно прячась друг от друга. Ко времени прибытия в Гонконг мы успели восстановить форму и способность к общению, но я не забывал, что впереди еще четыре дня совместного плавания до Токио.
Во время путешествия Кокто рассказал нам интереснейшую историю о том, как в Китае он повстречался с живым Буддой. Это был человек пятидесяти лет, который всю жизнь сидел в огромном сосуде с маслом – только голова торчала снаружи. За годы, проведенные в масле, его кожа стала нежной, как у младенца, а тело было таким мягким, что его легко можно было проткнуть пальцем. Где в Китае Кокто смог увидеть такое чудо, он нам так и не объяснил, но в конце путешествия признался, что сам ничего не видел, а рассказал все с чьих-то слов.
Мы почти не общались во время частых остановок судна в портах, все начиналось и заканчивалось формальными «как поживаете» и «всего доброго». Но когда мы поняли, что возвращаемся домой в Штаты на одном и том же пароходе «Президент Кулидж», то смирились с обстоятельствами и больше не предпринимали попыток продолжать наши вдохновенные беседы.
В Токио Кокто купил кузнечика, который жил в маленькой клетке. Он часто приносил его к нам в каюту, словно это была некая особая церемония.
– Это очень умное насекомое, – говорил он мне. – Он начинает стрекотать всегда, когда я с ним разговариваю.
Постепенно кузнечик вытеснил все остальные темы наших разговоров и стал главным объектом обсуждения.
– Как себя чувствует Пилу? – спрашивал я у Кокто.
– Что-то он сегодня не очень, – грустно отвечал тот, – пришлось посадить его на диету.
Когда мы добрались до Сан-Франциско, я настоял, чтобы Кокто поехал в Лос-Анджелес с нами, поскольку в порту нас ждала машина. Конечно же, поехал и Пилу. В машине он вдруг начал стрекотать.
– Вы только посмотрите, – сказал Кокто, – ему нравится Америка.
С этими словами он открыл дверцу клетки и выпустил Пилу на волю.
– Зачем вы это сделали? – удивленно спросил я.
– Он дал ему свободу, – пояснил переводчик.
– Да, но он никогда не был в этой стране, да и языка не знает!
– Он умный и скоро всему здесь научится, – пожал плечами Кокто.
* * *
Дома в Беверли-Хиллз нас встретили хорошими новостями: «Новые времена» пользовались огромным успехом.
Но я опять оказался в плену все того же не дававшего мне покоя вопроса: снимать мне немое кино или нет? Я знал, что для меня это большой риск. Весь Голливуд уже давно и думать не думал о немых фильмах, я был единственным, кто продолжал их снимать. Пока что мне везло, но продолжать свое дело, постоянно думая о том, что искусство пантомимы безнадежно устарело, было малоприятно. Более того, не так-то просто держать публику в напряжении в течение одного часа сорока минут, трансформировать юмор в действие и создавать смешные эффекты через каждые шесть метров пленки, тогда как длина всех роликов фильма составляла около трех тысяч метров. А еще я думал, что звуковые картины, начни я их снимать, никогда не превзойдут мое искусство пантомимы. Да, я думал о голосе моего Бродяги – он мог бы произносить односложные фразы или бормотать что-то себе под нос, но это было бессмысленно. Как только я начну говорить, то сразу превращусь в заурядного комедийного актера. Эти грустные мысли не давали мне покоя.
Мы с Полетт были женаты уже почти год, но я чувствовал, что мы постепенно охладевали друг к другу. Частично в этом был виноват я со своими метаниями и сомнениями по поводу работы. На гребне успеха «Новых времен» Полетт заключила договор на съемки в нескольких картинах для «Парамаунт». Что до меня, я так и не мог найти в себе силы снимать и играть. В этом совершенно разобранном состоянии я решил отправиться на Пеббл-Бич вместе с Тимом Дюраном
[111], моим приятелем.
Пеббл-Бич представлял собой сто миль пляжа к югу от Сан-Франциско. Это было безлюдное, диковатое и даже страшное место. Я называл его «пристанищем разбитых душ». Официально оно еще называлось «Проезд семнадцатой мили». В местных лесах водились олени, здесь было много когда-то роскошных, а ныне пустых домов, некоторые из них были выставлены на продажу. На лужайках перед домами гнили поваленные деревья и водилось множество клещей. Здесь рос ядовитый плющ, соревнуясь с зарослями олеандра и белладонны. Местечко было как раз для духов смерти. На скалах, фасадом к океану, высились богатые дома обосновавшихся здесь миллионеров – этот район был известен под названием «Золотой берег».
Мы познакомились с Тимом Дюраном, когда кто-то привел его на наши традиционные воскресные игры в теннис. Тим оказался очень хорошим теннисистом, и мы любили играть вместе. Он разошелся с женой, дочерью Э. Ф. Хаттона
[112], и переехал в Калифорнию, подальше от всех своих невзгод. Тим мне понравился, и мы стали хорошими друзьями.
Мы сняли дом метрах в семистах от берега океана. Внутри было темно и пусто, а когда разожгли огонь, дым быстро заполнил всю гостиную. Оказалось, что у Тима было много знакомых, живших в тех местах, и когда он навещал их, я пытался работать. Изо дня в день я сидел в библиотеке или гулял по саду, пытаясь что-нибудь придумать, но ничего не получалось. В конце концов я оставил это бесполезное занятие и присоединился к Тиму. Теперь мы вместе ходили в гости к нашим соседям. Я часто думал, что многие из них могли бы стать героями коротких историй в стиле Мопассана. Был здесь один большой дом, хоть и удобный, но немного мрачный и с атмосферой грусти. Хозяином был общительный парень, болтавший громко и без умолку, в то время как его жена тихо сидела молча. Пять лет назад они потеряли ребенка, и с тех пор она редко разговаривала и улыбалась. Я слышал только дежурные «добрый день» и «доброй ночи».
В другом доме, расположенном высоко на скалах, прямо над океаном, жил писатель, который потерял жену. Она вышла в сад, чтобы сделать несколько фотографий, оступилась и упала вниз с обрыва. Муж нашел только треногу от фотоаппарата, а жену так и не нашли.
