Но в следующее воскресенье, когда теннисные корты были открыты для всех, она появилась в сопровождении Тима. По выходным я всегда отпускал прислугу и обедал в городе, а потому пригласил Тима и мисс Бэрри в ресторан «Романофф». На следующее утро она позвонила и поинтересовалась, не хотел бы я с ней позавтракать. Я сказал, что планировал съездить на аукцион в Санта-Барбару, километров сто пятьдесят от дома, и если у нее нет никаких планов, то мы могли бы вместе позавтракать у меня, а потом отправиться на аукцион. Мы так и сделали. На аукционе я купил пару интересовавших меня вещей, а потом отвез мисс Бэрри в Лос-Анджелес.
Мисс Бэрри была крупной, красивой молодой женщиной двадцати двух лет, с хорошей фигурой и большой высокой грудью, которая выглядела весьма соблазнительно в очень низком декольте ее легкого летнего платья, что, конечно, не могло не вызвать моего мужского любопытства. Во время нашей поездки она рассказала, что поссорилась с Полом Гетти и следующим вечером собирается вернуться в Нью-Йорк, но если я хочу, то она бросит все и останется со мной. Меня неприятно удивила и насторожила ее откровенность – слишком уж прямолинейно и вульгарно прозвучали ее слова. Я честно сказал, что на меня не следует рассчитывать, подвез ее к дому, где она жила, и попрощался.
К моему удивлению, она позвонила через день или два, сказала, что все-таки осталась в Калифорнии, и предложила встретиться вечером. Вот уж действительно настойчивость ведет к победе. И своей цели она достигла – мы стали часто встречаться. Не могу сказать, что мне это не нравилось, но было в наших отношениях что-то фальшивое и не совсем правильное.
Она могла внезапно появиться у меня дома поздно вечером, без предварительного звонка, что было довольно неудобно. Или пропасть на неделю, и я ничего не слышал о ней. Меня это очень беспокоило. Но вот она снова появлялась в моем доме – обезоруживающе милая и ласковая, и все мои страхи и сомнения исчезали.
Однажды я завтракал с сэром Седриком Хардвиком
[128] и Синклером Льюисом
[129]. Разговор зашел о пьесе «Тень и вещество»
[130], в которой Седрик играл главную роль. Льюис сказал, что героиня пьесы Бриджит представляется ему современной Жанной д’Арк и что по пьесе можно снять прекрасный фильм. Мне стало интересно, и я попросил Седрика прислать мне пьесу, что он и сделал.
На следующий день Джоан приехала ко мне на ужин, и я рассказал ей о пьесе. Она сказала, что видела ее в театре и хотела бы сыграть роль девушки. Я не принял ее слова всерьез, но в тот вечер она прочитала отрывки из роли, и, к моему полному изумлению, сделала это прекрасно, даже невзирая на ирландский акцент. Я был настолько воодушевлен, что даже сделал немые кинопробы, чтобы определить ее фотогеничность. Она действительно была хороша.
Все мои сомнения по поводу ее странного поведения испарились. Говоря по правде, мне казалось, что я сделал открытие. Я отправил Джоан в студию актерского мастерства к Максу Рейнхардту и редко общался с ней, пока она там училась. У меня еще не было прав на экранизацию пьесы, я обратился к Седрику и с его помощью приобрел их за двадцать пять тысяч долларов. После этого я подписал с Бэрри контракт на двести пятьдесят долларов в неделю.
Существуют мистики, которые глубоко верят в то, что мы существуем в полусне и очень трудно определить, где кончается сон и начинается явь. Так было и со мной. В течение долгих месяцев я занимался исключительно тем, что писал сценарий к фильму. И вот тут начали происходить странные вещи. Сильно пьяная, Бэрри стала приезжать на своем «кадиллаке» поздно ночью, и я будил своего шофера с просьбой отвезти ее домой. Однажды она разбила свою машину и вынуждена была оставить ее на дороге. Теперь она напрямую была связана с «Чаплин Студиос», и я боялся, что если полиция арестует ее за вождение в пьяном виде, то возникнет скандал. В конце концов она стала вести себя агрессивно, и я прекратил отвечать на звонки и открывать ей дверь. Тогда она начала бить стекла в моем доме. Моя жизнь превратилась в кошмар.
Вдобавок ко всему я выяснил, что она не появлялась в школе у Рейнхардта уже несколько недель. А когда я спросил у Джоан об этом, она вдруг заявила, что не хочет быть актрисой, и если я оплачу ей и ее матери поездку назад в Нью-Йорк, да еще дам пять тысяч долларов, то она разорвет контракт. Я быстро согласился со всеми ее просьбами, заплатил за билеты, дал пять тысяч долларов и был рад, что отделался от нее.
Несмотря на то что снять Бэрри в фильме не удалось, я не расстраивался из-за того, что приобрел права на экранизацию пьесы, поскольку сценарий был почти готов и казался мне очень интересным.
После митинга в Сан-Франциско прошло несколько месяцев, а русские так и продолжали настаивать на открытии Второго фронта. Из Нью-Йорка пришла еще одна просьба – на этот раз выступить с речью в Карнеги-холле. Я подумал немного и решил, что запущенный двигатель пора бы уже и остановить. Но через день, когда у меня на корте играл Джек Уорнер
[131], я рассказал ему о предложении, а он вдруг покачал головой и загадочно сказал:
– Вам не надо туда ездить.
– Но почему? – удивился я.
– Позвольте мне просто посоветовать вам: не следует туда ехать, – только и был его ответ.
Его слова произвели на меня обратное впечатление. Я вдруг понял, что стою перед выбором. В те дни я не должен уже был со всем своим красноречием убеждать американцев в необходимости открытия Второго фронта, Россия уже победила в битве под Сталинградом. Итак, прихватив в попутчики Тима Дюрана, я поехал в Нью-Йорк.
В митинге в «Карнеги-холле принимали участие многие известные личности – Перл Бак
[132], Рокуэлл Кент
[133], Орсон Уэллс
[134]и другие. Передо мной выступал Орсон Уэллс, но публика осталась недовольна его речью – мне показалось, что он говорил слишком поверхностно, не вдаваясь в суть. Орсон сказал, что у него нет причин не выступать на митинге, так как русские были нашими союзниками, а союзникам надо помогать. Его речь была как еда без соли, и это еще больше убедило меня, что надо говорить откровенно. В первых словах я вспомнил о журналисте, который упрекнул меня в намерении начать войну:
