Ни Гарри, да и никто другой, еще не знал, что я принял твердое решение не возвращаться в США, где у меня все еще была собственность, от которой я пока не избавился. Гарри чуть было не заставил меня поверить в то, что наша встреча с Арагоном, Пикассо и Сартром была конспиративной сходкой заговорщиков, решивших покончить с демократией Запада. Однако все его страхи и опасения отнюдь не помешали ему взять автографы у «конспираторов». Естественно, Гарри не был приглашен на обед. Я сказал ему, что к нам должен был присоединиться Сталин, который не хотел, чтобы предстоящий разговор слышали третьи лица.
Я мало что могу рассказать о том вечере. Только Арагон мог немного изъясняться по-английски. Разговор с помощью переводчика можно сравнить со стрельбой по удаленным целям, когда требуется время, чтобы понять, поражена цель или нет.
Арагон был привлекательным мужчиной с резкими чертами лица. У Пикассо было интересное выражение лица – этакая смесь улыбки и удивления, которая более подходила для акробата или клоуна, а не для художника. У Сартра лицо было круглое, без каких-либо явных черт, но все вместе они делали его лицо живым и красивым. Он мало говорил, и трудно было понять, что у него на уме. Вечером, после обеда, Пикассо пригласил нас к себе в студию на левом берегу Сены – кстати, он до сих пор там иногда работает. Поднимаясь по лестнице, на двери квартиры этажом ниже я заметил объявление, которое гласило: «Студия Пикассо находится этажом выше. Спасибо».
Мы зашли в жалкую, похожую на амбар мансарду, в которой даже Чаттертон
[161] не захотел бы умирать. Комнату освещала подвешенная к балке электрическая лампочка, свет от которой падал на старую железную кровать и развалившуюся печку. У стены были сложены покрытые толстым слоем пыли полотна. Пикассо поднял одно, и это оказался Сезанн, да еще какой! Он продолжал показывать картины одну за другой, и мы получили возможность полюбоваться пятьюдесятью шедеврами. Я хотел даже предложить ему круглую сумму за все, просто чтобы освободить мансарду от накопившегося хлама. Да, в этом горьковском «дне» была настоящая золотая жила.
Глава тридцать первая
После премьеры фильма в Париже и Риме мы вернулись в Лондон, где прожили еще несколько недель. Мне предстояло найти дом для семьи. Друзья предложили уехать в Швейцарию. Конечно же, я бы хотел остаться в Лондоне, но мы боялись, что здешний климат может не подойти детям, а еще мы сильно опасались блокировки наших счетов.
И вот с чувством легкой грусти мы собрали вещи и отправились в Швейцарию. На короткое время мы остановились в Лозанне, в отеле «Бо-Риваж», прямо на берегу озера. Стояла осень, погода хмурилась, но горы были, как всегда, красивы.
Поиски подходящего жилья заняли около четырех месяцев. Уна ждала пятого ребенка и сказала, что из роддома ехать в отель не собирается. Ее категоричность подстегнула меня, я активизировал поиски, и наконец мы решили поселиться в поместье Мануар-де-Бан, в местечке Корсье, что чуть выше Вевё. К приятному удивлению, мы стали обладателями пятнадцати гектаров земли с великолепным садом, где росли вишневые деревья, сладчайшие зеленые сливы, яблони и груши. На огороде выращивали клубнику, вкуснейшую спаржу и кукурузу, и впоследствии, когда наступал сезон, мы часто устраивали туда паломничество. Перед террасой дома была огромная поляна гектара в два, на которой росли высокие деревья, вдали за ними блестело озеро и возвышались горы.
В Вевё я обзавелся опытными помощниками. В первую очередь это была мисс Рэйчел Форд, которая помогла нам устроиться на новом месте, а потом стала моим бизнес-менеджером, и мадам Бюрнье, мой швейцарско-английский секретарь. Именно ей пришлось перепечатывать эту книгу несколько раз.
Мы были немного озабочены великолепием места и сомневались, сможем ли позволить себе жить здесь. Но когда прошлый владелец назвал нам сумму расходов на содержание дома и всего остального, мы поняли, что отлично укладываемся в бюджет. Именно так мы и оказались жителями местечка Корсье с населением в тысячу триста пятьдесят человек.
Для того чтобы полностью освоиться на новом месте, нам понадобилось около года. Тем временем дети пошли учиться в школу в Корсье. Там преподавали на французском, и для них резкий переход с английского мог вызвать проблемы, в том числе и психологического характера, о чем мы очень беспокоились. Но дети быстро заговорили по-французски, и было очень трогательно наблюдать, как быстро и легко они адаптируются к новой жизни в Швейцарии. Даже Кей-Кей и Пинни, няни наших детей, стали худо-бедно говорить по-французски.
Обосновавшись на новом месте, мы с Уной стали постепенно избавляться от всего, что нас связывало с Соединенными Штатами. Этот процесс занял довольно много времени. Для начала я отправился в Консульство США и вернул свою въездную визу, заявив, что не желаю возвращаться в страну.
– Значит, решили не возвращаться, Чарли?
– Да, именно так, – чуть ли не извиняясь, ответил я. – Я уже немного староват, чтобы участвовать во всей этой чехарде.
Служащий промолчал, но потом все же добавил:
– Вы всегда сможете получить обычную визу, чтобы вернуться.
Я улыбнулся и покачал головой.
– Я решил остаться в Швейцарии.
Мы пожали друг другу руки, и на этом все закончилось.
Уна решила отказаться от своего американского гражданства. Во время визита в Лондон она сообщила в посольство США о своем решении. Ей ответили, что вся процедура займет минут сорок пять, нужно будет выполнить кое-какие формальности.
– Что за чушь! – сказал я Уне. – Ждать так долго, да это просто смешно! Я пойду вместе с тобой.
В посольстве на меня вдруг нахлынули воспоминания обо всех оскорблениях и обвинениях, которые я пережил в Америке, и я почувствовал себя пузырем, готовым лопнуть в любую минуту. Громким голосом я потребовал, чтобы к нам вышел начальник иммиграционного отдела. Бедная Уна была сильно напугана моим поведением. Наконец, открылась одна из дверей, ведущих в комнату, и к нам вышел работник посольства.
– Добрый день, Чарли, не пройдете ли вы и миссис Чаплин в кабинет?
Должно быть, он прочитал мои мысли и сразу же пояснил:
– Гражданин США, отказывающийся от гражданства, должен находиться в здравом уме и сознавать, что он делает. Именно поэтому введена процедура опроса, она направлена на защиту каждого гражданина США.
Его слова подействовали на меня успокаивающе.
Это был человек старше пятидесяти лет.
– Я видел ваше выступление в Денвере в 1911 году, в старом театре «Эмпресс», – сказал он, приветливо глядя на меня.
Я, конечно, тут же растаял, и мы немного поболтали о старых добрых временах.
Когда все формальности были улажены и последняя бумага подписана, мы попрощались, улыбаясь друг другу, и мне даже стало досадно, что я ничего не почувствовал в этот момент.
