Эти мальчики понимают, что машина все равно поедет, независимо от того, кто нажимает кнопку или переключает передачу – они сами или представители другого класса. Для этого не надо ни большого ума, ни особых знаний. И разве, пребывая в этом неразумном и бесчувственном возрасте, они не представляют себя грозными ланселотами, аристократами, гениальными учеными или великими полководцами, способными по мановению руки уничтожать целые города, подобно наполеоновским армиям? Разве эти «пушистые» мальчики, словно птица Феникс, не восстают из пепла преступного правящего класса, имея особое отношение к жизни, возникающее на подсознательном уровне, что человек наполовину зверь, который из поколения в поколение управляет себе подобными с помощью обмана, жестокости и силы? Разве… однако, как сказал когда-то Бернард Шоу, «я отвлекся, как это всегда бывает с человеком, хранящим в душе горькую застарелую обиду».
В конце концов и мне посчастливилось – меня пригласили в труппу «Цирка Кейси», где я изображал разбойника Дика Турпина и доктора-шарлатана Уолфорда Боди.
В случае с «доктором» Боди я справился более или менее успешно. Это была не просто пародия, а попытка создать образ профессора, человека науки. Более того, мне удалось найти хорошо подходящий к образу грим. Я стал звездой труппы и получал три фунта в неделю. Кроме меня в труппе играли дети, которые изображали взрослых, прозябающих на задворках жизни. В целом же это было отвратительное шоу, но мне оно дало возможность развития в качестве комедийного актера.
Во время представлений в Лондоне мы, то есть все шесть актеров труппы «Цирка Кейси», жили на Кеннингтон-роуд, где снимали комнаты у миссис Филдс, пожилой вдовы шестидесяти пяти лет. Вместе с ней жили три ее дочери – Фредерика, Тельма и Феба. Фредерика была замужем за мебельщиком русского происхождения, спокойным, но удивительно некрасивым мужчиной с широким татарским лицом, светлыми волосами и такими же усами. Один глаз у него косил. Все вшестером мы ели на кухне за одним столом и поэтому знали о семье Филдсов абсолютно все. Кстати, когда Сидни работал в Лондоне, он тоже жил с нами.
Когда закончился мой ангажемент в «Цирке Кейси», я снова вернулся на Кеннингтон-роуд и снял комнату все у той же миссис Филдс. Это была добрая, терпеливая и трудолюбивая женщина, которая жила на доходы от сдаваемых внаем комнат. Фредерика состояла на полном содержании мужа, а Тельма и Феба помогали матери по хозяйству. Фебе было пятнадцать, и она была очень красивой девушкой с тонкими и изящными чертами лица. Она привлекала меня во всех смыслах, в том числе в физическом, чему я всячески сопротивлялся, но мне было всего семнадцать, и мои намерения в отношении женского пола были вполне очевидны. Однако Феба была тверда и целомудренна, и я потерпел фиаско. Тем не менее я ей нравился, и мы стали хорошими друзьями.
Все Филдсы были очень эмоциональны и время от времени вступали в яростные споры друг с другом. Первопричиной большинства семейных препирательств были вопросы уборки и ее очередности. Тельме было около двадцати лет, она в семье считалась этакой утонченной леди, которая всегда утверждала, что уборка в доме – это дело Фредерики и Фебы, но никак не ее самой. Легкая перепалка быстро переходила в шумную ссору, и вот тут-то из всех шкафов начинали вылезать скелеты, припоминались взаимные обиды, скрываемые до поры до времени. На наших глазах разыгрывалась настоящая драма. Миссис Филдс обвиняла Тельму в том, что с тех пор как та сбежала из дома с молодым ливерпульским адвокатом, она стала думать о себе как о настоящей леди, которой нет никакого дела до уборки в доме.
– Ну, а если так, дорогая моя леди, – говорила она Тельме, – собирай свои вещички и дуй обратно в Ливерпуль к своему адвокатишке, только вот вряд ли он захочет тебя видеть!
Для усиления эффекта миссис Филдс хватала чайную чашку и с силой бросала ее на пол. Во время этого монолога Тельма чинно и невозмутимо сидела за столом, а затем изящно подхватывала пальчиками чашку и небрежно роняла ее на пол со словами:
– А я ведь тоже могу потерять терпение.
Тут она начинала бить чашки одну за другой, пока весь пол не покрывался черепками. Несчастная мать и сестры беспомощно следили за происходящим.
– Нет, вы только посмотрите, что вытворяет! – разгоряченно восклицала мамаша. – Ну, давай, разбей все, что есть в доме!
И совала Тельме в руки сахарницу, а та без тени сомнения бросала ее на пол вслед за чашками.
В такие моменты Феба всегда выступала в качестве арбитра. Она была честной и справедливой девушкой, за что ее уважали все члены семьи. Как правило, Феба заканчивала разборки предложением самой прибраться в доме, но Тельма никогда не позволяла ей убираться за себя.
Я уже целых три месяца был без работы и жил за счет Сидни, который платил миссис Филдс четырнадцать шиллингов в неделю за постой и еду. Сидни стал ведущим комедийным актером у Фреда Карно и часто говорил тому, что у него есть талантливый молодой брат, но Карно никак не реагировал, считая, что я еще слишком молод.
В те времена еврейские комедианты вдруг стали очень популярными в Лондоне, и я решил, что пейсы – это то, что поможет мне скрыть свой юный возраст. Сидни ссудил мне два фунта, которые я инвестировал в ноты песенок и юмористические диалоги из американской книжки шуток под названием «Бюджет Мэдисона». В течение нескольких недель я придумывал сценки и репетировал перед всеми членами семьи Филдсов. Они были внимательны и доброжелательны к моим актерским потугам, но не более того.
И вот я получил возможность целую неделю бесплатно выступать в мюзик-холле Форестера – небольшом театре на Майл-Энд-роуд, в самом центре еврейского квартала. Я уже играл на сцене этого театра вместе с труппой «Цирка Кейси», в руководстве мюзик-холла хорошо помнили меня и решили дать мне шанс. Все мои мечты и надежды зависели теперь от этой недели. После выступлений у Форестера я стану играть во всех известнейших театрах Англии! А почему бы и нет? Уже через год я стану лучшим эстрадным актером! Я пообещал Филдсам, что к концу недели куплю им билеты на свое сногсшибательное представление.
– Думаю, ты переедешь от нас после своего успеха, – сказала Феба.
– Ну что ты, конечно нет, – вежливо ответил я.
В понедельник в двенадцать часов дня у меня была репетиция с оркестром, я исполнял песни и озвучивал реплики. Все вышло вполне профессионально. Но вот одну серьезную вещь я все же упустил – это был образ. Я просто не мог понять, как должен выглядеть на сцене. Перед началом выступления я несколько часов просидел в гримерке, пытаясь что-то придумать, но ни парики, ни что-то другое не могло скрыть мой юный возраст. Более того, как оказалось, мои реплики носили антисемитский характер, а большинство шуток были старыми и тупыми, да и мой еврейский акцент был просто смешон.
После первых же шуток зрители принялись забрасывать меня монетками и апельсиновыми корками, застучали ногами и засвистели. Сперва я просто не понимал, что происходит, но потом вдруг до меня дошел весь ужас происходящего. Я начал ускоряться, проговаривать реплики быстрее по мере того, как возрастало количество летящих в меня монет, корок и насмешек. В итоге я закончил представление, пробрался в гримерку, смыл грим и бросился вон из театр, даже не выслушав окончательного вердикта хозяев мюзик-холла. Я даже не забрал свои книги и журналы.
