Во время долгих прогулок я добирался и до нью-йоркских трущоб. Я проходил через Мэдисон-сквер, где нищие старики, словно застывшие в камне горгульи, сидели на скамейках, неподвижно глядя себе под ноги. Отсюда я переходил на Вторую, а затем и на Третью авеню. Нищета кричала о себе со всех сторон, она была жестокой, циничной, расползающейся, ленивой и вызывающей. Она затекала под двери подъездов, карабкалась по пожарным лестницам и струилась вниз по улицам. Тяжесть всего, что я там видел, буквально гнала меня назад, на Бродвей.
Американец по сути своей – это оптимист, в голове которого бурлят бесчисленные возможности и варианты их исполнения. Он надеется сорвать быстрый куш. Выиграй джек-пот! Рвись наверх! Продавай! Забирай и беги! Сделал дело – начинай другое! Это неумеренное отношение к жизни вдруг начало воздействовать и на меня. Звучит парадоксально, но факт: я стал более раскрепощенным и оптимистичным. Что мне до этого шоу-бизнеса? Не для меня все это искусство. Надо заняться настоящим делом! Ко мне стала возвращаться уверенность. Что бы ни случилось, я твердо решил остаться в Америке.
Чтобы хоть как-то отвлечься от неудач, я принялся за самообразование и с этой целью посетил букинистические магазины, где приобрел несколько книг. Это были «Риторика» Келлога, английская грамматика и латино-английский словарь. Я твердо намеревался проштудировать их от первой до последней страницы. Однако все мои намерения быстро улетучились: едва успев открыть книги, я поспешил убрать их на дно чемодана и успешно забыл об их существовании, а вспомнил только во время второго приезда в Америку.
В первую неделю гастролей в нашей нью-йоркской программе был специальный детский номер «Школьные годы Гаса Эдвардса». Вместе с остальными детьми в нем играл один маленький симпатичный пройдоха, который выглядел не по годам опытным в своих грязных делишках. Он азартно играл в кости на сигаретные этикетки, которые потом обменивал в сигаретных лавках на различные вещи, начиная с никелированного кофейника и заканчивая роялем. Он готов был играть с кем угодно, начиная с рабочих сцены. И он удивительно быстро говорил. Звали парня Уолтер Уинчел. Языком он шпарил похлеще пулемета, но с годами ему стала изменять точность при изложении фактов.
Хоть наше шоу и не пользовалось успехом, я все же умудрился получить очень хорошие отклики о своей работе. Вот что написал о моей игре Сайм Силвермен из «Вэрайети»: «В труппе был всего лишь один смешной англичанин, подходящий для работы в Америке».
Все мы готовились паковать вещи, чтобы через шесть недель отправиться обратно в Англию. Но на третьей неделе гастролей мы играли в Театре на Пятой авеню, где нашими зрителями были преимущественно выходцы из Англии, работающие в качестве дворецких, прислуги, официантов и прочего обслуживающего персонала. К моему большому удивлению, в понедельник во время первого представления мы наконец почувствовали, что такое успех. Публика смеялась каждой шутке. Мы никак не могли в это поверить, поскольку ожидали того же безразличного приема, к которому уже успели привыкнуть. Во время шоу я не чувствовал скованности и вследствие этого сыграл неплохо.
Нас увидел агент театральной компании Салливана и Консидайна и пригласил труппу на двадцать недель гастролей по Западу. Мы должны были играть свои простенькие скетчи три раза в день.
Успех во время этого тура нельзя назвать ошеломляющим, но мы выглядели лучше, чем некоторые другие труппы, которые выступали вместе с нами. В те времена Средний Запад имел свой особый шарм. Жизнь здесь протекала медленнее, чем в Нью-Йорке, да и атмосфера была гораздо романтичнее. В каждой аптеке и в каждом салуне прямо у входа стояли столы для игры в кости, и можно было выиграть любой из товаров, которые продавались в заведении. Утром в воскресенье главная улица наполнялась глухими ударами бросаемых костей, и этот звук стал нам хорошо знаком и даже приятен. Я довольно часто выигрывал товары ценой за доллар, потратив на игру всего десять центов.
Жизнь в этих местах была дешевой. Всего за семь долларов в неделю в отеле можно было снять маленькую комнату вместе с едой. Сама еда была почти бесплатной. Мы все особенно любили то, что теперь называется «шведский стол». За пять центов можно было получить стакан пива и выбрать закуску из того, что выставлено на стойке: свиные рульки, ломтики ветчины, картофельный салат, а также сардины, макароны с сыром, различные колбасы, ливер, салями и хот-доги. Некоторые из наших ребят набирали столько еды в тарелки, что бармену приходилось останавливать их репликами типа: «Ты куда все это потащил? На Клондайк собрался?»
В нашей труппе было пятнадцать человек, и дешевизна жизни позволяла каждому из нас экономить чуть ли не половину заработка, даже включая затраты на спальные места в поездах. Я получал семьдесят долларов в неделю, и пятьдесят из них регулярно отправлялись на счет в Банке Манхэттена.
Со Среднего Запада мы отправились на побережье. Вместе с нами по Западу путешествовал гимнаст на трапеции – симпатичный молодой техасский парень, который никак не мог решить, чем же ему заниматься – продолжать выступать на трапеции или стать боксером. Каждое утро я натягивал на руки перчатки и превращался в спарринг-партнера, причем довольно удачного, несмотря на разницу в росте и весе. Мы стали хорошими друзьями и после тренировок любили завтракать вместе. Он рассказывал мне о своих родителях, простых техасских фермерах, о жизни на ферме. И очень скоро мы стали обсуждать, как оставим шоу-бизнес и займемся совместным разведением свиней.
На двоих у нас было две тысячи долларов и мечта разбогатеть. Мы планировали купить землю по пятьдесят центов за акр, а остальное потратить на покупку свиней и обработку земли. По нашим расчетам, если бы дело с приплодом пошло хорошо и каждая матка приносила ежегодно по пять поросят, через пять лет мы заработали бы по сто тысяч долларов на каждого.
Сидя в поезде, мы смотрели в окно на свинофермы и предвосхищали свои свиноводческие успехи. Мы ели, спали, и нам грезились только свиньи. И вот тут я купил книгу о научных аспектах свиноводства, и если бы не она, то точно забросил бы шоу-бизнес и стал фермером. В книге настолько натурально, в стихах и красках, описывалась процедура кастрации бедных хряков, что мои мечты о сельской жизни быстро улетучились и я постарался быстро забыть о своих свиноводческих намерениях.
Я все время возил с собой скрипку и виолончель. Надо сказать, что с шестнадцати лет каждую неделю я брал уроки игры у нашего дирижера или у кого-нибудь из музыкантов по его рекомендации. Я практиковался по четыре-шесть часов каждый день в своей спальне. И поскольку был левшой, струны на моей скрипке были переставлены. Мне очень хотелось стать настоящим музыкантом, ну а если бы это не вышло, я хотя бы мог использовать музыкальные инструменты во время представлений. Впрочем, со временем стало понятно, что хорошего музыканта из меня не получится.
В 1910 году Чикаго был мрачным, угрюмым и неприветливым городом, в котором все еще жили отголоски давней войны. Огромный, богатый, покрытый славой город дыма и стали, как писал о нем Карл Сэндберг
[17], окружали бесконечные плоские равнины, похожие на русские степи. Чувствовался дух яростного и безудержного веселья первых поселенцев, будораживший чувства, но за ним скрывалось горькое мужское одиночество. Противовесом этому служило национальное помешательство, известное как бурлеск-шоу в исполнении комедиантов и двух десятков девиц сопровождающего их хора. Некоторые из них были симпатичными, другие – так себе, а то и вовсе не очень.
