Что касается комедийных актеров, то многие были действительно смешными, а вот сами сценки, которые они разыгрывали, были непристойными, циничными и откровенно вульгарными. В них царила атмосфера мужского доминирования и враждебности ко всему женскому, а также высмеивания нормальных взаимоотношений между мужчиной и женщиной. В Чикаго таких спектаклей было предостаточно, один из них назывался «Говяжий трест Уотсона», в котором были заняты двадцать неимоверно толстых дам среднего возраста, выступавших в тесных трико. В афише было написано, что все вместе они весили несколько тонн, а фотографии, на которых они позировали с унылым жеманством, были удручающе грустными. Фотографии были выставлены прямо перед театром.
В Чикаго мы жили на окраине города, на Уобаш-авеню, в маленькой гостинице, которая хоть и выглядела унылой и грязной, но зато имела романтическую ауру, ведь здесь жили самые красивые девушки бурлеск-шоу. В каждом новом городе мы старались проложить «пчелиную тропу» к гостинице, где останавливались девушки, следуя зову естественных желаний, но эти желания так никогда и не материализовались. Ночные поезда тенями мчались по стенам моей комнаты, подобно картинкам из старого биоскопа, и все же мне нравилась эта гостиница, хотя ничего интересного здесь не произошло.
Одна тихая симпатичная девушка почему-то всегда была в одиночестве, словно старалась сосредоточиться на чем-то, что касалось только ее одной. Я иногда встречал ее при входе в гостиницу, но ни разу не пытался познакомиться, да и девушка не давала мне повода для знакомства.
Когда мы отправились из Чикаго на побережье, оказалось, что она ехала с нами в одном поезде, – многие труппы путешествовали вместе по одному и тому же маршруту и давали представления в одних и тех же городах. Я увидел ее, разговаривающую с одним из наших парней, когда проходил по вагону. Немного позже он подсел ко мне.
– Что это за девушка? – спросил я.
– Очень симпатичная. Бедняжка, мне так ее жалко.
– А в чем дело?
Он пододвинулся поближе.
– Помнишь, ходили слухи об одной из девчонок, которая подцепила сифилис? Так вот это она.
В Сиэтле ей пришлось оставить труппу и лечь в госпиталь. Мы собирали деньги для нее, как это обычно делали все артисты, занятые в одном шоу. Ее было действительно жалко еще и потому, что все знали про ее беду. Она с благодарностью приняла нашу помощь, а позже даже вернулась в труппу. Девушку вылечили инъекциями сальварсана – нового для того времени лекарства.
Районы красных фонарей существовали во всех городах Америки. Чикаго был знаменит своим «Домом всех наций» – борделем, который содержали две пожилые сестрички Эверли. Заведение было известно тем, что предлагало девушек любых национальностей. Интерьеры тоже были на любой вкус: турецкие, японские, в стиле Людовика XVI, был даже арабский шатер. Бордель был самым шикарным и дорогим в мире. Его клиентами являлись миллионеры, заправилы бизнеса, министры, сенаторы, судьи и многие другие. После удачных сделок и заключения соглашений здесь часто устраивали вечеринки участники переговоров, в этом случае заведение снималось на всю ночь. Говорили, что один богатый сибарит провел у сестричек целых три недели, прежде чем снова увидел белый свет.
Чем дальше мы продвигались на запад, тем больше мне это нравилось. Из окна поезда я смотрел на бесконечные пространства диких, неосвоенных земель, но они все равно выглядели для меня весьма обещающими. Безграничность пространства благотворно действует на душу – она становится шире, полнее воспринимает мир и все, что в нем происходит. Поезд вез нас через Кливленд, Сент-Луис, Миннеаполис, Сент-Пол, Канзас-Сити, Денвер, Бат, Биллингс, и все они жили предвкушением грядущих перемен. Я тоже чувствовал их стремительное приближение.
Мы дружили со многими артистами из других трупп, которые гастролировали вместе с нами. Во многих городах мы собирались группой по шесть и более человек в районах красных фонарей. Иногда завоевывали благосклонность хозяек заведений, и они «закрывались на спецобслуживание» – мы оставались на всю ночь. Время от времени девушки настолько привязывались к некоторым из наших ребят, что даже отправлялись с ними в другие города.
Район красных фонарей в Бате, штат Монтана, занимал длинную улицу и несколько прилегающих к ней переулков. В сотнях витрин молодые и не очень девушки от шестнадцати и старше выставляли напоказ свои прелести. Стоили они не дороже доллара. Бат похвалялся, что именно в его районе красных фонарей были самые красивые девушки Среднего Запада, и я был полностью с этим согласен. Если девушка была красива и модно одета, то это совершенно точно означало, что она из района красных фонарей, а в город вышла просто за покупками.
В свободное от работы время они выглядели гордыми, полными достоинства дамами, заслуживающими всяческого уважения. Много позже я как-то поспорил с Сомерсетом Моэмом о персонаже по имени Сэди Томпсон из его пьесы «Дождь».
Джинн Иглс облачила ее в эпатажный наряд и высокие ботинки с застежками сбоку. Я сказал, что ни одна девица из борделя в Бате не заработала бы ни цента, если бы одевалась как героиня пьесы.
В 1910 году город Бат все еще оставался городком в стиле «Ника Картера» – шахтеры ходили в сапогах, огромных шляпах и с красными платками на шее. Однажды я стал свидетелем стрельбы на улице. Старый толстый шериф стрелял с колена в сбежавшего заключенного, но, слава богу, не попал, а заключенного загнали в тупик и арестовали.
По мере продвижения на запад на душе становилось все легче и легче, а города выглядели все чище и уютнее. Наш маршрут проходил через Виннипег, Такому, Сиэтл, Ванкувер и Портленд. В Виннипеге и Портленде нашими зрителями были выходцы из Англии, и мне, несмотря на мои «проамериканские» настроения, было приятно выступать пред ними.
И наконец – Калифорния! Настоящий солнечный рай, край апельсиновых рощ, виноградников и пальм, бесконечной полосой простиравшихся на тысячи километров вдоль всего Западного побережья. Сан-Франциско, ворота на Восток, был городом вкуснейшей еды и низких цен. Именно здесь я познакомился с такими деликатесами, как лягушачьи лапки «а-ля Прованс», клубничные тортики и авокадо. Мы приехали сюда в 1910 году, когда город уже оправился от землетрясения 1906 года, или от пожара, как предпочитали называть случившееся горожане. На некоторых холмистых крутых улочках еще были видны следы трещин, но никаких развалин уже не было. Все выглядело новеньким и сверкающим, в том числе и наш маленький отель.
Мы играли в театре «Эмпресс», хозяевами которого были Сид Грауман и его отец, дружелюбные и приятные люди. Именно здесь моя фамилия появилась на афише отдельно, без упоминания имени Карно. Какими прекрасными были зрители в театре! Наше скучное шоу «Вау-Ваус» собирало полный зал и заставляло зрителей смеяться до упаду. Полный энтузиазма, Грауман все время говорил: «Как только закончится твой контракт с Карно, возвращайся сюда, и мы вместе будем веселить эту публику». Его воодушевление немного удивило меня, но это был Сан-Франциско – город оптимистов и предприимчивых людей.
