На следующее утро я зашел в клетушку отдела кастинга.
– Мне нужны исполнители, – сухо сказал я, – не могли бы вы прислать мне артистов, не занятых в съемках?
Мне прислали людей, которые, по мнению отдела кастинга, могли бы подойти в качестве актеров. Среди них был косоглазый парень по имени Бен Тёрпин – он вроде бы знал толк в деле, хоть и нечасто работал в студии. Мне он понравился, и я решил отобрать его для будущего фильма. Выбор актрисы на главную женскую роль оказался проблемой. Я провел несколько интервью, и одна из девушек мне особенно понравилась – она выглядела весьма симпатичной, и компания только-только начинала с ней сотрудничать. Но боже мой! Я никак не мог заставить ее реагировать на мои слова и пожелания! В результате от нее пришлось отказаться. Много позже Глория Свенсон, а это была именно она, рассказала мне, что во время кастинга была совсем еще девчонкой, которая ненавидела водевили и мечтала о карьере драматической актрисы. То есть она специально вела себя так, чтобы не понравиться мне.
Фрэнсис Х. Бушман, а он в то время был в компании звездой, заметил мою неудовлетворенность тем, что происходило вокруг.
– Что бы вы ни думали о студии, – сказал он, – это всего лишь антитеза.
А я ни о чем и не думал, просто мне не нравилась студия и не нравилось слово «антитеза». В общем, дела шли ни шатко ни валко. Когда я захотел посмотреть отснятый материал, мне предоставили негативы, чтобы сэкономить на печати позитива, и это привело меня в полный ужас. Я потребовал позитивные копии, но на меня посмотрели так, как будто я хотел пустить их по миру. Кругом царили самодовольство и ограниченность. Компания была одной из первых в киноиндустрии, и ее надежно защищали патентные права, которые предоставляли «Эссеней» монополию в кинопроизводстве. Именно поэтому там меньше всего думали о производстве качественных фильмов. Другие компании боролись, как могли, и снимали кино качественнее и интереснее, в то время как на студии «Эссеней» продолжали упиваться своим самодовольством и выдавать сценарии с регулярностью игры в карты по утрам в понедельник.
Прошло почти две недели со времени моего приезда, и я почти закончил свою первую картину, которая называлась «Его первая работа», а мистера Спура все не было. Я не получил не только бонусных денег, но и еженедельного гонорара за работу на студии – меня переполнило презрение. «Где этот ваш мистер Спур?» – с этим вопросом я буквально ворвался в главный офис. И хотя здорово всех там напугал, но не получил сколько-нибудь внятного ответа. У меня не было причин скрывать свое отношение к происходящему, и я спросил, всегда ли мистер Спур ведет свой бизнес именно так.
Годы спустя Спур рассказал мне, что произошло. Оказывается, он ничего не слыхал обо мне, а когда узнал, что Андерсон подписал со мной контракт на год с гонораром тысяча двести пятьдесят долларов в неделю и бонусом в размере десяти тысяч, то послал Андерсону паническую телеграмму, в которой спрашивал, в своем ли тот уме. Более того, когда Спур узнал, что Андерсон совершил сделку, практически не зная меня, всего лишь по рекомендации Джесса Роббинса, то впал в отчаяние. Его комедийные актеры, причем самые лучшие, получали по семьдесят пять долларов в неделю, а сами комедии едва-едва окупались. В результате Спур просто сбежал из Чикаго.
Наконец он вернулся, и, к его великому удивлению, во время обеда в одном из чикагских отелей его друзья принялись поздравлять его с тем, что его компании удалось заполучить такого человека, как я. Все больше и больше представителей прессы начали обращаться в офис компании с вопросами о Чарли Чаплине. И тут Спур решил провести эксперимент. Он дал мальчишке-рассыльному четверть доллара и велел искать меня по всему отелю. Рассыльный прошел через холл с громким криком: «Звонок мистеру Чарли Чаплину!», что вызвало переполох, и люди стали собираться в большую толпу, которая с нетерпением ожидала появления этого самого Чаплина. Так он впервые узнал о моей популярности. Второй случай был связан с кинопрокатом. Когда узнали, что я планирую снимать фильм, заранее заказали целых шестьдесят копий – случай был беспрецедентный. Кстати, ко времени окончания работы над фильмом число заказов достигло ста тридцати, но и это был не конец. Цены тут же выросли с тринадцати центов за тридцать сантиметров пленки до двадцати пяти.
Когда Спур наконец-то объявился, я тут же задал ему вопрос о гонораре и бонусе. Он принялся извиняться, ссылаясь на то, что дал главному офису все необходимые указания. Сам он якобы не читал контракт, но тем не менее в конторе все были осведомлены. Эти небылицы привели меня в ярость.
– Чего вы так боитесь? – спросил я его напрямую. – Вы можете отказаться от контракта, если хотите, тем более что уже нарушили его.
Спур был высоким осанистым мужчиной, говорил он тихо, и его можно было бы назвать симпатичным, если бы не бледная вялая кожа и большая верхняя губа, нависающая над нижней.
– Мне очень жаль, что так получилось, – сказал он, – но вы, Чарли, должны понимать, что мы дорожим своей репутацией и всегда выполняем условия наших контрактов.
– Увы, но это, видимо, не относится к нашему с вами контракту.
– Мы все исправим прямо сейчас.
– А я не спешу, – с сарказмом ответил я.
Чего только не делал Спур, чтобы задобрить меня во время моего короткого пребывания в Чикаго, но я никак не мог изменить своего мнения об этом человеке. Я сказал ему, что мне не нравится работать в Чикаго и если он настроен на хорошие результаты, то нужно снимать фильмы в Калифорнии.
– Мы сделаем все, чтобы вы были довольны. Что вы думаете насчет студии в Найлсе?
Перспектива работы в Найлсе не очень радовала меня, но Андерсон нравился мне больше, чем Спур, поэтому, завершив съемки «Его первой работы», я отправился в Найлс.
Именно на этой студии Брончо Билли снимал все свои вестерны. Это были фильмы на одну катушку, короткие, они снимались по одному в день. У него было семь сценариев, которые он постоянно варьировал, и это принесло ему несколько миллионов долларов. Андерсону не было нужды работать каждый день, он мог выдать семь короткометражных фильмов в неделю, а потом устроить себе каникулы на следующие шесть недель.
Брончо построил несколько бунгало для работников своей компании рядом со студией, сам он жил в самом большом из построенных домов. Он предложил поселиться у него, и я с радостью согласился. Еще бы, жить с Брончо Билли, ковбоем и миллионером, который развлекал меня в Чикаго в великолепной квартире своей жены, – это было как раз тем, что могло бы скрасить мою жизнь в Найлсе.
Когда мы добрались до бунгало, стояла глубокая ночь. И когда зажегся свет, я был шокирован увиденным. Дом был пуст и скучен. В комнате Брончо стояла старая железная кровать, над которой одиноко висела электрическая лампочка. Из остальной мебели здесь были только старый стол и стул. На деревянном ящике у кровати стояла тяжелая медная пепельница, доверху наполненная окурками. Комната, которую отвели для меня, была точно такой же, разве что в ней не было деревянного ящика у кровати. В доме ничего не работало. О ванной комнате я и сейчас ничего не хочу писать. Чтобы смыть воду в унитазе, нужно было в ванной набрать воду в кувшин и вылить ее в сливной бачок. Это был дом Г. М. Андерсона, ковбоя и мультимиллионера.
