Реакция берлинской публики на мой приезд позабавила меня. В Берлине никому и ничего обо мне не было известно, я даже не мог забронировать столик в ночном клубе – мои фильмы еще не успели добраться до этого города.
Случайно меня узнал американский офицер и с негодованием рассказал управляющему клубом, кто я такой, и только тогда нас посадили на места, где хотя бы не было сквозняка. Мне было смешно наблюдать за реакцией персонала на то, как вокруг нашего столика стали постепенно собираться те, кто меня узнал. Один из этих людей – немец, который был в плену в Англии и видел два или три моих фильма, – вдруг издал громкий крик «Ша-а-ар-ли-и!» и повернулся к недоумевающим посетителям: «Вы знаете, кто это? Это Ша-а-ар-ли-и!» Затем он обнял и поцеловал меня. Но его возбуждение не привело к какой-либо особой реакции, и только когда немецкая кинозвезда Пола Негри
[60] пригласила меня за свой столик, я вдруг живо заинтересовал присутствовавшую в клубе публику.
На следующий день после приезда в Берлин я получил загадочное письмо:
«Дорогой друг Чарли, столько всего произошло со мной со времени нашей встречи в Нью-Йорке на вечеринке у Дадли Филда Мэлоуна. А теперь я здесь в больнице и серьезно болен. Если бы вы навестили меня, это бы здорово меня поддержало…»
Сперва я даже и не понял, от кого получил письмо, а потом догадался: конечно же, это тот самый Джордж – болгарин, который должен был просидеть в тюрьме следующие восемнадцать лет! Текст письма подразумевал необходимость помощи, и я взял с собой 500 долларов. К моему великому удивлению, в больнице меня провели в просторную комнату со столом и двумя телефонами, где меня встретили два прилично одетых господина, которые, как я узнал позже, были личными секретарями Джорджа. Один из них отвел меня в соседнюю комнату, где на кровати лежал Джордж.
– Мой друг! – эмоционально приветствовал меня Джордж. – Я так рад, что вы пришли навестить меня. Я никогда не забуду вашу доброту и симпатию ко мне на вечеринке у Мэлоуна!
Затем он приказал секретарю оставить нас одних. Он не упомянул о том, как ему удалось покинуть США, поэтому я посчитал неприличным спрашивать об этом. Кроме того, его больше интересовало, как живут его нью-йоркские друзья. Я был в полном недоумении и не мог понять, что происходит, – казалось, будто я пропустил сразу несколько страниц во время чтения книги. Все стало ясно, когда он объяснил, что стал торговым представителем большевистского правительства и покупал двигатели для паровозов и элементы конструкций мостов в Берлине. В результате я попрощался с ним и ушел, оставив в кармане свои 500 долларов.
Мне не понравился Берлин. В нем все еще царила атмосфера поражения в войне, на каждом углу покалеченные солдаты без рук и ног просили милостыню. Я начал получать телеграммы от секретаря Анне Морган, которая беспокоилась о том, где я, поскольку в прессе уже было объявлено, что я появлюсь на благотворительном вечере в «Трокадеро». Я отправил телеграмму, в которой написал, что вовсе не обещал присутствовать на этом мероприятии и что французскую публику не стоит обманывать, а надо предупредить об этом заранее.
В завершение я получил еще одну телеграмму: «Будьте уверены, что будете награждены, необходимо ваше прямое участие. Пришлось потрудиться. Анне Морган». Делать было нечего, и, проведя три дня в Берлине, я снова вернулся в Париж.
В «Трокадеро» я занял место в ложе вместе с Сесиль Сорель
[61], Анне Морган и другими почетными гостями. Сесиль наклонилась ко мне и выдала страшный секрет:
– Вас сегодня наградят!
– Прекрасно! – скромно ответил я.
До самого перерыва показывали грустный и бесконечный документальный фильм, который погрузил меня в страшную тоску, а затем два представителя правительства отвели меня в министерскую ложу. Нас сопровождали несколько журналистов. Один из них, репортер из Америки, постоянно шептал мне сзади в шею:
– Тебе будут вручать Орден Почетного легиона, приятель.
Пока министр выступал с короткой речью, репортер все продолжал свое назойливое жужжание:
– Они обманули тебя, приятель, это неправильный цвет ленты – это то, что дают школьным учителям, и тебя даже в щечку не чмокнут. Тебе полагается красная ленточка, приятель!
Я был очень рад, что меня наградили, причислив к разряду школьных учителей. В наградном свидетельстве указывалось: «Чарльз Чаплин, драматург и артист, деятель народного образования…» и так далее.
Я получил письмо с благодарностью от Анне Морган и приглашение отобедать на вилле Трианон в Версале. Анне писала, что встретит меня. Там было смешанное общество – на обед были приглашены греческий принц Джордж, леди Сара Уилсон
[62], маркиз Талейран-Перигор, комендант Поль-Луи Вейлер, Эльза Максуэлл
[63] и другие. Я даже не могу вспомнить, что там было и о чем все разговаривали, – я был слишком озабочен тем, чтобы произвести хорошее впечатление.
На следующий день ко мне в отель приехал Уолдо Фрэнк с Жаком Копо, основателем нового течения во французском театре. Вечером все вместе мы пошли в цирк, где на арене выступали несколько прекрасных клоунов, а потом устроили ужин с членами театральной труппы Копо в Латинском квартале.
На следующий день я должен был быть в Лондоне, где к ужину меня ждали сэр Филип Сассун, лорд и леди Роксеведж, они хотели познакомить меня с Ллойд Джорджем
[64]. Однако наш самолет вынужден был совершить посадку на побережье Франции из-за тумана над каналом. В результате мы прибыли на место с трехчасовым опозданием.
Несколько слов о Филипе Сассуне. Во время войны он был секретарем Ллойд Джорджа. Человек примерно моего возраста, очень яркая личность. Он выглядел привлекательно и немного экзотично. Кроме того, он был членом парламента от Брайтона и Хоува, одним из богатейших людей Англии, но это не мешало ему быть активным и делать собственную жизнь интересной каждый день.
Во время нашей первой встречи в Париже я пожаловался ему на смертельную усталость, сказал, что хочется остаться в одиночестве, подальше от людей, что все стало действовать мне на нервы, в том числе цвет стен в отеле.
– А какой цвет вам нравится? – засмеявшись, спросил Филип.
