– Давайте, наворачивайте, – позвал он, сбрасывая золотистые сосиски на эмалированную тарелку.
– Наворачивайте? – удивился Уилсон.
– Только не говори мне, что ты никогда не слышал этого слова.
– А вот и не слышал.
– Совсем отстал от жизни. Это значит – бери и ешь.
Люси уже выбрала себе сосиску и взяла одну из булок, позаимствованных Уилсоном из школьной столовой. Получился хот-дог. Мальчики, удобно устроившись на зеленой лужайке, последовали ее примеру. Это местечко на болотистом берегу реки было совсем недалеко от Лейкфилда, но сюда редко кто заглядывал. Майку очень нравилось их тайное убежище. Высокий камыш тихо покачивался на ветру, то открывая, то закрывая вид на один из рукавов Отонаби.
Люси уже запечатлела эту сцену. Акварель в золотистых тонах пойдет в портфолио. Майк не сомневался, что по справедливости ей должна достаться стипендия. Но всякое может случиться, ведь Люси – оджибве. Это нечестно, но что поделаешь. Мало кто справедливо обращается с индейцами.
Майк посмотрел на Люси. Она сидела с закрытыми глазами и медленно жевала, подставив лицо солнцу.
– Ты что, заснула? – спросил Майк.
– Просто вспоминаю. – Люси открыла глаза.
– Не хотите ли рассказать всему классу, о чем вы так задумались? – сказал Уилсон голосом строгого учителя.
Майка порадовало, что приятель вылез из своей раковины и даже пытается шутить, но Люси не улыбнулась в ответ, а только стала еще печальней.
– Я думала о папе. Мое первое воспоминание – мы едим вместе с папой и еда так же скворчит на сковородке.
– А сколько тебе было лет? – спросил Уилсон.
– Два с половиной года, наверно. Только я не знаю, я сама это помню или просто помню, как мне мама про это рассказывала. Было бы здорово, если бы я и вправду помнила папу.
– А откуда ты знаешь, сколько тебе было? – удивился Майк.
– Папа приехал на побывку во время войны. В сентябре. В 1918 году. А в октябре он погиб.
– Жалко как!
– Ага. И самое грустное, что через месяц война кончилась.
– Ужас какой, – сказал Уилсон. – Еще немножко, и он бы выжил.
– Именно. Для мамы это тяжелее всего.
– Ей всё еще больно?
– Нет, скорее грустно. Хотя она понимает, что он не мог не пойти добровольцем.
– А почему он должен был пойти добровольцем? – удивился Уилсон.
– Все мужчины, которые могли держать оружие в руках, записались в армию.
– Но я думал, что индейцы оджибве не особенно ладят с правительством, – сказал Майк.
– Верно. Но наш договор не с канадским правительством, а с британской короной. Когда началась война, мужчины племени сдержали слово и встали на защиту Британии.
– Как благородно! – воскликнул Уилсон.
– Спасибо.
– А где погиб твой папа?
– В Бельгии.
– Мой отец тоже воевал в Бельгии, – сказал Майк.
– Правда?
– Правда. Он был капралом Дублинского пехотного стрелкового полка.
– Он-то вернулся, – сказала Люси. – Нет, поверь, я не завидую, я очень рада, что он вернулся целым и невредимым.
Майк вспомнил кошмары, которые до сих пор снятся отцу по ночам, но не стал об этом говорить – о таком не говорят даже с друзьями.
– Он, конечно, вернулся живым… Но таких ужасов насмотрелся. Его друг, Пэдди О’Киф… у того только пол-лица осталось.
– Как же он жил с половиной лица? – спросил Уилсон.
– Ненавидел, когда на него смотрели. Маску носить не хотел. Пошел работать киномехаником, так всю жизнь и сидит в темноте.
– Грустная история, – вздохнула Люси.
– Многие люди с увечьями решили стать киномеханиками.
– Это понятно, но всё равно грустно, – согласилась Люси и взглянула на Уилсона. – А что твой отец? Мы про него ничего не знаем.
Уилсон отложил свой хот-дог и, как показалось Майку, немножко смутился.
– Папа хотел записаться добровольцем, но его не взяли.
– По здоровью, наверно? – спросил Майк.
– Нет. Дело в том, что его работа очень нужна была фронту.
– А что он такого делал? – удивилась Люси.
– Он – управляющий сталелитейным заводом, который принадлежит нашей семье. Завод отливал сталь для орудий и для бронированных автомобилей, а потом даже части для танков и самолетов.
– Ничего не скажешь, важная работа, – согласилась Люси.
– Да, они много чего производили. Папина компания… – Уилсон смутился. – Они немало на этом заработали. Мне кажется, что это неправильно.
– Ты же не виноват, Уилл, – горячо поддержал друга Майк. – И твой отец не виноват. Он был полезней на заводе, чем на фронте.
– Наверно… Но по сравнению с вашими… ничего героического.
– Никакого геройства тут нет, – покачал головой Майк. – Мой папка рассказывал, как солдаты попадали в газовую атаку, как их разрывало пополам шрапнелью
[14], как они тонули в грязи.
– Ты, наверно, прав, – согласился Уилсон. – Я-то себе представляю войну как победные парады в кинохронике. Там солдаты выглядят ужасно по-геройски.
– А что толку? Папка вот вернулся в Дублин, и тут выяснилось, что он не на той стороне воевал.
– Это как? – Уилсон окончательно запутался.
– Пока папка был на фронте, в Ирландии началось восстание. Ирландцы теперь воевали против Британии. И к бывшим солдатам стали относиться как к предателям.
– Как странно иногда получается, никогда бы не подумал, – огорчился Уилсон.
– Про оджибве ты тоже никогда не думал.
– А что с оджибве?
– Да ничего. Вернулись они в резервацию, и оказалось, что права голоса у них по-прежнему нет, обычаи свои соблюдать нельзя, уходить с территории резервации без разрешения нельзя. Они-то думали, что после всех их военных подвигов станет полегче. Полегче не стало, всё осталось по-прежнему.
– Мне кажется, я всю жизнь проспал. Ничегошеньки не знаю, – признался Уилсон.
Майк громко рассмеялся.
– Ты же не виноват, что родился в богатой семье. Хватит о грустном, давайте поговорим о чем-нибудь веселом.
– Еще по сосиске и по смешной загадке, – предложила Люси.
– Идет! Знаете, почему кукушка не строит гнездо?
– Почему?
– Потому что живет в часах.
Все трое захохотали. Так здорово было сидеть под ярким голубым небом, греться на солнышке и жевать сосиски.
