Муж согласился. Кивнул мне:
– Быть может, в спальной – останься здесь, а я посмотрю.
Идти в спальню, где оставили тело Жанны, мне совершенно точно не хотелось. Но и здесь, в алькове, было не по себе – особенно, глядя на этот закуток за шторой и вспоминая слова Евы о том, что она видел входящего сюда «стюарда» – и не видела выходящего.
Неужто, пока мы говорили с Аурелией тем вечером, кто-то и правда был здесь?
Жан вернулся скоро, развел руками:
– Спальня совсем небольшая, и там ничего нет.
Удержал меня за плечи, когда я попыталась пойти сама и, по мерзкой своей привычке, перепроверить:
– Там ничего нет! – повторил он жестче. – Поверь мне хоть раз в жизни!
Я смирилась. Кивнула. Нельзя быть столь несправедливой: мужа во многом можно было упрекнуть – но не в безалаберности. Тогда я сделала немудреный вывод:
– Если его там нет, то мундштук кто-то забрал.
– Ева Райс? – предположил Жан. – Недаром она пыталась проникнуть сюда.
– Пыталась – но у нее не вышло.
Обвинять во всех бедах Еву мне отчаянно не хотелось.
– В тот раз не вышло, так вышло в следующий. Ключ от каюты Жанны, что я оставил – она могла его взять?
Я ответила не очень уверенно:
– Едва ли… ключ лежал там же, где ты его оставил. При мне Ева его не брала точно. Если только позже ее Бланш впустила… но Бланш на редкость исполнительна, не думаю, что она поступила бы так.
– Вообще-то мундштук могли забрать и в вечер убийства, – предположил тогда муж. – Ты ушла, а все столпились вокруг Жанны: в суматохе кто угодно мог незаметно прихватить мундштук, откровенно говоря.
– Возможно, убийца пытался скрыть сам факт отравления. Ведь доктора на борту нет, и смерть Жанны вполне могли бы счесть последствием сердечного приступа.
– Но потом месье Муратов учуял запах цианида из чаши с напитком, и отрицать отравление стало бессмысленно. И убийца наверняка попытался бы вернуть мундштук в каюту. Не припомнишь, было ли что-то у Евы в руках, в тот вечер, когда она заглянула к тебе?
– Совершенно точно она был без ридикюля. Только книгу держала, и все, – ответила я уверенно.
– Это ничего не доказывает: мундштук мал, его можно спрятать хоть в карман, хоть за корсаж платья.
Я покачала головой и еще раз бросила взгляд на закуток за шторой:
– Если тебя интересует мое мнение, – выговорила я не без язвительности, – то куда больше внимания, чем Еве, следовало бы уделить господину Эспозито. Путешественнику из Италии, который так любит путешествовать без багажа!
– Мне тоже не хотелось бы подозревать мисс Райс, она славная девушка, – примирительно сообщил супруг. – И, разумеется, Эспозито похож на убийцу гораздо больше. Но он осторожен до крайности. Кроме подозрений – весьма субъективных, должен тебе сказать – на него ничего нет. С ним – главное проявить выдержку. И, прошу тебя, не вздумай пытаться вывести этого господина на чистую воду. Только спугнешь и загубишь все дело.
Проявить выдержку, пожалуй, могла и я. Оттого, скрепя сердце, кивнула и, не столько мужу, сколько себе пообещала, что итальянца буду по-прежнему сторониться.
Глава 19
9 июня, 7 часов 30 минут, Балтика, открытое море
День не задался с самого начала…
Весть, что мой фальшивый муж найден мертвым в океане, к завтраку успела облететь пассажиров всех трех классов «Ундины», и, еще до того, как стюард принес кофе, я сполна «насладилась» шепотками за спиной и настороженными взглядами искоса.
Даже Грета Кох, поздоровавшись со мною предельно вежливо, усадила свою семью через столик от нас.
Неужто меня и впрямь боятся и подозревают в убийстве? Наверное… По версии Евы Райс, я сделала это в сговоре с обер-лейтенантом Вальцем, который, разумеется, является моим любовником. Не удивлюсь, если милые наши соседи прямо сейчас размышляют, как дальше сложатся мои отношения с Вальцем, и как скоро мы вместе с ним сбежим в закат…
Господин же Вальц, легок на помине, будто нарочно подливал масла в огонь. За завтраком он невзначай подошел к нашему с детьми столику, чтобы поднять плюшевого медведя, оброненного сыном. Поклонился мне с обманчиво вежливой своей улыбкой:
– Я подумал, вы должны об этом знать, мадам Дюбуа. Мои подручные провели обыск в каюте мисс Райс и нашли в ее багаже, припрятанным меж дамских юбок и чулок, мундштук, из которого курила Жанна Гроссо. Его нынче передали господину Коху. Велики подозрения, что цианидом калия был смазан как раз мундштук.
От неожиданности, право, я чуть не поперхнулась…
– Как… ведь вы полагали, будто мадам Гроссо отравили вином!
– Я мог ошибиться – все ошибаются. – Вальц наклонился чуть ближе и доверительно сообщил: – некий доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным, давеча подкинул записку, в которой сообщалось, что мисс Райс может быть замешана в убийстве, поскольку он видел, как она похитила мундштук в роковую ночь.
Аппетит окончательно пропал. Я отодвинула тарелку и оставила салфетку на столе.
– Ваш «доброжелатель» неспроста не подписался: это провокация. Разумеется, он подбросил мундштук мисс Райс, чтобы отвести от себя подозрения.
– Или же он просто свидетель, который весьма справедливо опасается за свою жизнь – учитывая, что творится на борту.
Но я этому однозначно не верила! Гнула свое:
– Почерк в записке мужской или женский?
– Не берусь определить. Однако написано весьма неловко – и в плане почерка, и в плане владения языком. Текст на очень посредственном немецком.
– Это может быть разыграно нарочно.
– Вполне может, – наконец-то согласился Вальц. – Потому следует обращать внимание на факты, а не на домыслы. Факт же заключается в том, что у мисс Райс действительно каким-то образом оказался этот мундштук.
Не дав мне более ничего сказать, он снова обезоруживающе улыбнулся и откланялся:
– Приятного аппетита, мадам Дюбуа, мадемуазель Софи. Андре, не теряй больше своего медведя.
Какой уж тут аппетит…
Не думаю, что записку подбросил мой муж: Жан клялся, что не станет покамест посвящать никого в наши открытия – да он и не успел бы, потому как ночь провел со мной.
– Мамочка, – потянула за рукав Софи, – ты обещала рассказать, что такое цианид калия!
Действительно обещала. А обещания нужно выполнять.
Наши с мужем подходы к воспитанию детей отличались разительно. Чудо, что нам по этому поводу до сих пор не приходилось ссориться… Муж беспрестанно баловал детей, полагал их несмышлеными крошками, а на все хоть сколько-нибудь серьезные вопросы (Софи такие вопросы обожала) отшучивался.
