– Ведь Кохи указали на Эспозито? – нервно спросила я. – Зачем ты его покрываешь? Зачем солгал Вальцу?!
Вместо ответа Жан мягко вытянул из моих рук револьвер, который я все еще зачем-то сжимала:
– Отдай-ка мне его, милая. Я научил тебя пользоваться этой игрушкой, но, должно быть, позабыл сказать главное: брать его в руки следует лишь в крайнем случае.
– Разве это был не крайний случай?!
– Пока нет, – Жан как ребенка гладил меня по голове, пытаясь успокоить. – Осталось немного потерпеть. Завтра, ближе к полудню, у входа в порт Гельсингфорса, к «Ундине» приблизится лодка с берега. Нас заберут – и все закончится.
– Ближе к полудню? Но пароход прибывает в Гельсингфорс только в три – и тогда состоится передача взрывчатки! Ты все-таки солгал Вальцу?!
Мужу упрек не понравился. В обычной своей манере он даже попытался отшутиться:
– Не солгал – лишь не сказал всей правды. Не забывай, что он Вальц друг нам и не приятель, чтобы быть с ним откровенными.
– А Эспозито что же?.. – запальчиво начала я и вдруг почти с удивлением осознала: – …друг?
– Сомневаюсь. Маловато у нас друзей на свете, увы. Однако, – он ласково погладил меня по щеке, – начальство у нас с господином Эспозито общее. И Клаус, разумеется, должен попасть к русским, а не к немцам. Он ведь и впрямь ключевой свидетель.
– Значит, когда Вальц допросит этих наемников и попытается найти Клауса – его на пароходе уже не будет?
– Если все пройдет гладко.
– Как много «если»… и что будет с Клаусом?
Жан невесело вздохнул:
– Все же ничего непоправимого он сделать не успел, думаю, отделается испугом. Попади он к немцам, все кончилось бы для него куда хуже – тем более что взрыв в Кронштадте и впрямь пыталась организовать немецкая сторона. Русские к награде юного Клауса, конечно, не представят, но Эспозито обещал, что с мальчишкой потолкуют мягко.
– Мягко… – повторила я и с нажимом высказала: – я не доверяю Эспозито! Грета Кох его боится и, уверена, не зря! Он назвал свое настоящее имя?
– Разве имя имеет значение? При нашем-то образе жизни.
И правда. Если бы не редкие сны, в которых мама и отец все еще зовут меня по имени, я бы давно позабыла, каково оно на слух.
– Грета Кох боится собственной тени: не относись к ее эмоциям всерьез. Ну а ты… прости, милая, но и ты не очень-то хорошо разбираешься в людях. И друзей выбираешь сомнительных, и мужа могла бы найти получше.
Он снова улыбался. А я вспылила:
– Снова ты за свое? Пока что ни друзья, ни муж меня не подводили! Так что не учи меня жизни!
Жан улыбнулся снова и, дождавшись моей улыбки, наклонился, чтобы меня поцеловать.
– Дети с няней? – с корыстным интересом уточнил он, чтобы прижать меня к себе еще теснее.
– Да… – шепнула я – и, пожалуй, только теперь задумалась, что прогулка их порядком затянулась.
Шел уже десятый час.
Ругая себя, глупую мать-кукушку, я вывернулась из объятий мужа, накинула на плечи палантин и бросилась прочь из каюты. Дай Бог, чтобы и правда Бланш всего лишь припозднилась с возвращением…
Однако с каждой минутой поисков – на палубе, в гостиных, в ресторане и кафе – все сильнее разрасталось понимание. Что-то случилось.
Глава 22
Имя и впрямь ничего не значит, именем можно назваться любым.
Особенно ярко это проявлялось здесь, в изоляции от всего белого света. Где не было свидетелей, способных подтвердилось твои слова или опровергнуть. Однако и на суше мало что мешает человеку притвориться другой личностью. Я никогда не обращалась к немецким чиновникам за фальшивыми документами. Однако кто-то это сделал, назвавшись Лили Дюбуа. Некая молодая француженка-брюнетка. Но цвет волос можно изменить, воспользовавшись париком, а вот возраст и французский акцент подделать не так-то просто.
И сейчас, разыскивая по всему пароходу нашу гувернантку Бланш, я все сильней убеждалась, что мало кто мог это сделать, кроме нее.
Вероятно, и Шефер понял это – ведь он уже знал фамилию моей гувернантки при первой встрече! Значит, интересовался ею и изучал ее прошлое. Но решил, что Бланш лишь выполняет наши с мужем поручения. Кто будет считать молоденькую гувернантку самостоятельной фигурой, когда она служит у французских дипломатов?
Зачем Бланш это делала и для кого купила билет на «Ундину» я судить пока не бралась. Верила, что Бланш расскажет сама.
Ежели мы найдем ее…
Спустя полчаса поисков, слава Богу, отыскались Софи и Андре: вместе с детьми Кохов Ханни отвела их смотреть представление фокусника, что давалось во втором классе. Я так обрадовалась, что они целы, что мне не до чего прочего, кажется, не было теперь дела!
Ханни, меж тем, охотно рассказала, что с час назад Бланш разыскала ее и на ломаном немецком попросила присмотреть за детьми. Бланш очень волновалась при этом, и очень торопилась.
…а еще через четверть часа нашлась и Бланш – в собственной ее каюте. Бланш проводила здесь так мало времени, что прежде ее искать в этом месте никто не догадался.
В тесной своей комнате Бланш сидела на единственном стуле, а голову уронила на бюро для письма. Здесь же покоилась ее левая рука, чернильница и длинное, испещренное рукописным текстом послание, сплошь покрытое бурыми брызгами крови.
Бланш была мертва.
Под ее стулом, выпавший из правой руки, лежал револьвер, на котором получилось разобрать выгравированную надпись: «Für Herrn E.R.Schäfer, von Deinen Kollegen»
10.
* * *
10 июня, 02 часа 50 минут
Балтика, Финский залив близь берегов Эстляндской губернии, Российская империя
Ночь была длинной и безумной. Я уложила детей, с трудом сумела подобрать слова, чтобы объяснить, отчего Бланш не пожелала им спокойной ночи – и не пожелает уже никогда.
Коридор близь каюты Бланш оцепили матросы. В крохотной ее каюте толкались сейчас человек пять или больше – по слогам разбирали ее послание и пытались понять, что произошло. Не в силах глядеть на это и не в силах уйти, я без сил оперлась спиною на стенку в коридоре и почти без мыслей смотрела в потолок.
Меня изводило острейшее чувство вины – что не уберегла свою гувернантку, молоденькую неопытную девушку, что шесть лет назад я уговорила уехать с нами из родного ей Парижа. Да, теперь уж даже господину Вальцу было очевидно, что фальшивые документы приобретала не я, а Бланш. И все же я отказывалась верить, что сделала она это с дурным умыслом.
Хотя предсмертная записка, оставленная ею, говорила – буквально кричала – об обратном.
