После я распорядилась, чтобы детям принесли молока с печеньем, а сама ушла к себе, где сидела за книгой – не видя строчек и изводясь вопросом, позовут ли за мной. И что мне делать, если позовут.
И, спустя час с небольшим, ко мне все же постучала Анна, сообщив, что господин из полиции желает поговорить теперь со мною. Пока мы шли, Аннушка – нет бы сказать что-то полезное – рассказывала в страшном волнении, как полицейские приехали среди бела дня; как оторвали всю прислугу от работы и допрашивали «будто душегубцев каких-то»; как на кухне убежало тесто, пока отсутствовала кухарка, и как сама Анна не успела даже почистить ковер в господской спальне, не говоря уже о мытье окон…
Войдя в гостиную, где все еще находились граф Курбатов, профессор Якимов и, разумеется, хозяева дома, я тотчас увидела полицейского. А увидев, едва удержалась, чтобы не ахнуть в удивлении.
– Лидочка, – все еще нервничая, шагнула ко мне Полесова, – это Степан Егорович, следователь из Петербурга, уделите ему несколько минут, дружочек…
– Добрый вечер, Степан Егорович, – я улыбнулась ему куда сдержанней, чем хотелось мне улыбнуться на самом деле.
И отметила, что в ответ он пожимает мою руку с галантностью, в которой невозможно было угадать его мещанского происхождения, если бы я не знала об этом происхождении заранее.
Бывший полицейский урядник Кошкин, тот самый, который расследовал убийство мачехи Натали прошлой весной – а ныне следователь из Петербурга Степан Егорович – был одет в не слишком модный, но добротный сюртук, ладно сидящий на его высокой широкоплечей фигуре; обут в начищенные до блеска ботинки и подстрижен у хорошего мастера, хотя его лихие кудри так и хотелось взлохматить, избавляя от излишков помады. Кошкин был не намного старше меня и, видимо, чтобы казаться солиднее, носил очки с простыми стеклами, которые, впрочем, больше мешали ему.
Но радость моя от встречи со старым знакомым была недолгой, и вскоре уступила место тревоге. Как Кошкин здесь оказался? Еще одно случайное совпадение?
Для разговора нам отвели комнату, которая называлась кабинетом Георгия Павловича, хотя, по сути, была просто библиотекой. Судя по всему, здесь Кошкин уже успел допросить остальных членов семьи, потому что чувствовал себя в кабинете свободно. Он помог мне устроиться в кресле Полесова – огромном, оббитом парчой и бархатом, но ужасно неудобном – а сам встал у двери, скрестив руки на груди и глядя на меня с затаившейся в глазах улыбкой.
Эта его улыбка меня несколько успокоила: по крайней мере, для Кошкина наша встреча случайной явно не была. Тотчас я вспомнила, что дядюшка, пока я была в Петербурге, раз или два спрашивал меня о Кошкине – видимо, его впечатлили способности молодого сыщика – а я старалась представить его в самом выгоном свете, лелея надежду, что Платон Алексеевич поспособствует его карьере.
Так, быть может, дядюшка как раз и поспособствовал? А теперь отправил Кошкина на помощь мне.
Эта догадка меня несколько воодушевила, и я, тщательно следя за его лицом, заговорила:
– Не нужно вам носить очки, Степан Егорович – они вам совершенно не идут. Хотите выглядеть солидно, купите лучше дорогие часы вроде «Тиссо» или «Лонжин».
– Вы так думаете? А мне казалось… – Кошкин изумился так искренне и по-детски наивно, что я едва удержалась, чтобы не улыбнуться. Он снял очки и задумчиво на них посмотрел, а потом нахмурился: – Впрочем, наверное, вы правы… Ладно, давайте к делу. Вы ведь поняли уже, что я от Платона Алексеевича?
Я же теперь молчала, прожигая его взглядом. Ежели Кошкин действительно приехал в Москву по поручению Платону Алексеевича, то он должен кое-что сказать мне. Фразу-пароль, о которой мы с дядюшкой условились. Но он то ли позабыл, то ли… об этом мне и думать не хотелось.
Кошкин же ничего не замечал, а прохаживался теперь по кабинету и через силу, очень устало рассказывал:
– Сегодня чуть свет Платон Алексеевич получил вашу шифровку, телеграфировал мне и велел немедленно к вам ехать, благо, я был в Твери и мог добраться за пару часов… Рассказывайте теперь подробней, Лидия Гавриловна – действительно есть основания полгать, что вчера в этом доме убили Сорокина?
С этими словами Кошкин бросил на меня пытливый острый взгляд – и ждал ответа. Он явно располагал теми же сведениями, что и Платон Алексеевич, но пароль называть не собирался. Потому что не знает его? Потому что он вовсе не от Платона Алексеевича?
И случайно ли он встал возле двери, преграждая мне путь, если я захочу уйти?
Стараясь дышать ровно и не выдавать своего волнения, я, однако, уже улучила момент, чтобы схватить со стола канцелярский нож и сжать его в руке под столешницей. Право, кажется, я была готова ко всему.
– Что-то не так? – Кошкин прищурился и сделал шаг ко мне – он все же понял, как я взволнована.
Платон Алексеевич инструктировал, что если меня раскроют, станут допрашивать – я сразу должна признаться во всем и ни в коем случае не строить из себя героиню. Он говорил это очень тихо, внимательно смотрел мне в глаза, а я тогда, разумеется, решила, что ничего никогда не скажу врагам, чтобы не подвести дядюшку. Что лучше я выброшусь из окна или отравлюсь – я даже достала на этот случай цианистый калий, ампула с которым лежала сейчас в моей комнате, в шкатулке с маникюрными принадлежностями.
Но до сего момента я не предполагала всерьез, что меня могут раскрыть. И понимала, что мне совершенно не хочется бросаться из окна.
А Кошкин тем временем потянулся рукой к внутреннему карману сюртука, отчего я вскрикнула уже в голос, уверенная, что сейчас он достанет пистолет.
– Да что с вами? – бросился он ко мне, выставившей перед собой канцелярский нож.
Из кармана он вынул лишь блокнот с карандашом.
– Вы ничего не хотите мне сказать? – мой голос дрожал, а влажная ладонь сжимала рукоятку ножа. Я почти выкрикнула: – Пароль!
Еще мгновение, показавшееся мне вечностью, Кошкин смотрел мне в глаза, а потом выругался:
– Японский городовой! – после чего хлопнул себя по лбу и, снова взглянув на меня, на одном дыхании выпалил: – Правда ли, что в Ботаническом саду растут ананасы!
Кажется, в тот момент у меня на глазах даже выступили слезы – от облегчения. Ей-богу эти слова казались самыми желанными на свете. Я, видя, как дрожит рука, аккуратно положила нож на место и выдохнула:
– Ананасы еще не созрели, зато в саду можно покормить белок… Боже мой, Степан Егорович, я едва не поседела!
– Простите, Лидия Гавриловна, простите… – он еще косился на нож, который только что был у меня в руках. – Я предупреждал Платона Алексеевича, что я всего лишь полицейский, простой сыщик, а все эти политические игрища… я так и знал, что я все испорчу!
Должна признать, что сокрушался Кошкин совсем не зря. Но, слава Богу, все разрешилось, и что толку теперь сокрушаться? У нас не так много времени, в конце концов.
