Впрочем, быстро поняла, что все не так ужасно: воды было ему чуть выше колена. Добравшись до льдины, Ильицкий подхватил мальчика и повернул к берегу. Я смотрела на них обоих и все не могла выдохнуть: Ильицкий что-то говорил притихшему ребенку на ухо и одной рукой держал его, а второй балансировал в воздухе. Спаниель следом за ними бросился в воду и вскоре уже отряхивался на берегу.
– Я знал, что здесь неглубоко, – опуская Никки на землю, пояснил Ильицкий с деланным равнодушием, – здесь река уже, и, раз лед начал таять… элементарная физика.
Знать этого наверняка он не мог, разумеется. Обычная его бравада.
– Одевайся скорее, ты простудишься… – умоляла я его, подавая ботинок.
– Да запросто! Простужусь, заболею и умру. А еще я ногу о камни поцарапал – может начаться гангрена, тогда вообще дело мое табак. Ты выйдешь замуж за одноногого калеку?
Я бросила на него отчаянный взгляд – хоть бы при ребенке воздержался от своих дурацких шуток! Но Никки, кажется, нас не слушал, потому как совершенно не отреагировал на слова про «замуж».
Пока я, встав коленями в снег, укутывала мальчика в свою жакетку, потому что мне казалось, что ему все же холодно, Никки так и стоял, вцепившись пальцами в мое плечо – будто боялся снова потеряться. А когда я закончила и попыталась встать, он вдруг обвил руками мою шею и прижался всем тельцем.
– Никки, ну что ты… я тебя больше не потеряю, обещаю.
Он и сейчас не ответил, только жался сильнее и так отчаянно, что у меня снова начал нарастать комок в горле. А через секунду этот комок вылился в слезы – теплые и почему-то даже приятные, сквозь которые хотелось улыбаться. Крепко обняв Никки в ответ, я гладила его по волосам и шептала на ухо слова – глупые, безрассудные, будто вся моя выверенная сдержанной рухнула сейчас, оставляя лишь бесконечную нежность к этому мальчику.
А я потом я почувствовала, как на замерзающие уже мои плечи легла тяжелая ткань – это Ильицкий накинул мне шинель. И прежде, чем я обернулась к нему, он каким-то быстрым и неловким движением прижался губами к моему виску и шепнул:
– Прости.
Глава XXIV
О произошедшем – что Никки едва не погиб, потому что я за ним не уследила – спустя полчаса я сама рассказала Елене Сергеевне. Хотя Ильицкий по дороге домой и взял полушутливым тоном с мальчика обещание, что «мы ведь не расскажем ничего маме?» – а тот заговорщически кивнул. Меня все еще трясло при мысли, что могло случиться с Никки, и я была уверена, что ни один беглый шпион на свете не стоит этого… я надеялась, что Елена Сергеевна тут же даст мне расчет.
Но доброту Полесовой – или же ее безрассудство – я снова недооценила.
– Что, на льдине прямо так и стоял? Ах, Божечки, страсти какие вы говорите… Лидочка, вы, верно, сами просто переволновались – наверняка, все было не так страшно. Я потрогала ручки Николушки, так он даже не замерз. – Она подозвала меня сесть к ней на софу и, понижая голос, поделилась: – Со мной тоже подобное случалось. Сержу тогда и пяти лет не было: мы с ним по Александровскому саду прогуливались, а я с другими дамами разговорилась, да и потеряла его из виду. Уж потом мы Сережу искали-искали, искали-искали… ох, только к вечеру полицейский исправник его привел. Кошмар какой. До сих пор вспоминать страшно. Так что вы не переживайте, Лидочка – со всеми может случиться.
Напрашиваться на увольнение сама я все же не стала.
Покинув Елену Сергеевну, я до темноты просидела у Никки – читала ему «Всадника без головы» Майн Рида. Русского перевода в библиотеке Курбатовых не нашлось, так что я, скорее, не читала, а пересказывала в своем вольном переводе. Очень вольном, поскольку не хотела шокировать ребенка некоторыми подробностями.
Вскоре заметила, что на пороге комнаты притаился Конни и тоже внимательно слушает. Потом он осмелел и вошел в комнату. Потом сел на ковер возле меня и, приоткрыв рот, ловил каждое слово.
Когда стемнело окончательно, и Катюша пришла укладывать мальчиков, я закрыла книгу.
– Здорово… – будучи еще под впечатлением, выдохнул Конни.
– M-lle Тальянова, а почему вы нас английскому не учите? – Никки, взяв книгу, листал страницы и хмурился. – Все самые интересные книжки всегда на английском.
Я не сразу нашлась, что ответить.
– Если будете себя хорошо вести и прекратите безобразничать, то… думаю, мы сможем найти полчаса в день, чтобы заниматься английским.
Мне самой не верилось, что я произнесла эту фразу.
Конни и Никки переглянулись, прикидывая, кажется, способны ли они на такие жертвы. А потом Конни, более старший и рассудительный, вдруг распознал подвох и тотчас принялся торговаться:
– А давайте лучше вместо французского английский учить? – предложил он, прищурившись.
– Нет! – вскинул на меня просящий взгляд Никки. – Весь Жюль Верн написан на французском! Лучше вместо немецкого – мы его и так почти знаем уже.
– Нет-нет, юные господа, – вмешалась все же я, – учить английский в ущерб другим предметам мы не будем. Соглашайтесь на то, что я предлагаю – иначе вовсе передумаю.
Близнецы снова переглянулись, и Конни сосредоточенно кивнул:
– Хорошо. Но пока мы не выучим английский, вы же дочитаете нам до конца историю про всадника?
– Все зависит от вашего поведения, – серьезно, в тон ему, ответила я.
Потом степенно поклонилась и вышла за дверь.
***
– Есть новости по переговорам в Асхабаде? А то с нашими событиями – я о бедном господине Балдинском – мы с Жоржиком совсем за новостями не следим, газет даже не читаем…
Разговор за ужином не клеился, и эта фраза Елены Сергеевны стала, кажется, самой длинной за весь вечер.
– Да все то же, Еленочка, – со вздохом ответил граф Курбатов, – Абдур-Рахман, эмир афганский, пытается убедить англичан, что случившееся на Кушке – недоразумение. Мол, мелкий пограничный конфликт, он даже и внимания не стоит. Да только никто этого эмира не слушает: лорд Рипон
[45] так и прямо заявляет, что, ежели сейчас Россию не остановить, то она – мы, то есть – начнет интервенцию Афганистана уже открыто. Посему, говорит, нужно объявлять войну… Я Рипона еще по Лондону хорошо помню – ох, и упертый жук! Мало того, что масон, так еще и либерал. Такой легко не отступится. Попомните мое слово, Еленочка, будет война!
Елена Сергеевна горестно вздохнула в ответ, и за столом снова надолго замолчали.
– Что это мы все о грустном, да о грустном! – первым нарушил скорбное молчание Жорж Полесов. – У нас радость: Алекс женится, а мы его даже как следует не поздравили еще!
Алекс оторвался от еды и изобразил улыбку.
Встав, Полесов поднял бокал с вином и, постучав по нему вилкой, чтобы привлечь внимание остальных, начал читать речь. Длинную, скучноватую, полную весьма двусмысленных шуток. Он желал Алексу неземного счастья, полный дом детишек и безо всякого зазрения совести под конец выразил надежду, что его с m-lle Волошиной ожидает «такая же счастливая и крепкая семья, как у нас с Еленочкой». Пышно произносить речи Жоржик умел – этого не отнять.
