Признаться, я вовсе не была уверена, что у Алекса проснулась совесть – скорее инициатива прекращения столь тесной дружбы исходила от его деда. Подслушанный мной на даче разговор позволял сделать вывод, что граф Курбатов не желает распространения слухов о его «нежной», как выразился Алекс, дружбе с Еленой Сергеевной – отсюда и разрыв отношений.
Полесова же плакать хоть и прекратила, но теперь смотрела на меня с обидой:
– Я по-прежнему отказываюсь понимать, что вы имеете в виду! – сказала она. – Мари и Алекс лишь дружат! И мне крайне неприятно думать, что вы, Лидочка, разглядели в этой невинной дружбе что-то еще!
Спорить не имело смысла, и я, собрав со стола карты, принялась их тасовать, надеясь снова вернуться к игре и замять этот бесполезный разговор. Но Елена Сергеевна моему примеру не последовала: будто и не видя, что я раздаю карты, она поднялась из-за стола и рассеянно подошла к окну. Заговорила взволнованно:
– Решительно не согласна с вами! Мари ведь совсем ребенок – ей всего шестнадцать! Когда мне было шестнадцать, я еще в куклы играла…
– Могу вас заверить, что Мари давно уже не играет в куклы.
Полесова, казалось, хотела мне возразить, но вместо этого вздохнула горестно:
– Вы правы… сегодняшние дети так быстро взрослеют! И, конечно, это целиком наша с Жоржем вина, что мы разбаловали Мари. Меня маменька воспитывала совершенно иначе, в строгости… и жили ведь мы с маменькой не в городе, а в деревне, в батюшкином имении – я целыми днями то за вышивкой, то за вязанием. А наставницей у меня была англичанка лет пятидесяти: вся в черном, худая, высокая, угловатая – затянутая в корсет так, что я все в толк не могла взять, как она дышит. Не помню, чтобы она хоть раз улыбнулась от души, да и меня за каждую смешинку – буквально каждую – отправляла к себе в комнату пять раз отчитывать «Отче наш». И я же, дурочка, действительно – отчитывала. Пять раз. Будто она проверить могла… вот тогда-то я и пообещала себе, что, коли у меня будут дети, то я их никогда наказывать не стану.
Полесова тяжело вздохнула, глядя в окно на тонущую в сумерках улицу.
– Совсем меня иначе воспитывали, да… я ведь и мужчин толком не видела никогда: Жорж первым был, кто меня, дебютантку, на вальс пригласил, да сказал пару любезных слов. Я и решила тогда, что люблю его без памяти. – Она снова вздохнула. – И на маменьку мою Жорж крайне хорошее впечатление произвел – она все спрашивала лишь, не военный ли он? Как узнала, что Жоржик на юриста выучился, да в суде должность имеет – так и отдала меня сразу. Папенька мой ведь как раз военным был, дома почти не появлялся, все на службе – вот и не хотела она мне своей судьбы, видать. А невестой-то я завидной была, – не без гордости заметила Полесова, – да и жили мы небедно. Все благодаря батюшке.
Полесова надолго замолчала, по-прежнему глядя за окно, и я спросила как можно небрежней:
– Елена Сергеевна, а из мальчиков ваших похож ли кто на дедушку?
Едва ли ее ответ помог бы мне в поисках Сорокина. Признаться, мне больше хотелось отвлечь Полесову от ее невеселых мыслей: как бы там ни было, а детей своих Елена Сергеевна любила безумно – уж как умела – и, за разговорами о них, настроение ее всегда улучшалось.
Полесова и правда оживилась, даже снова повернулась ко мне:
– Я ведь и сама батюшку не помню толком… – с застенчивой улыбкой ответила она, – совсем крошкой была, когда он в последний раз к нам приезжал. Но маменька, пока была жива, часто говорила, что Серж уж больно на него похож – одно лицо буквально! Маменька рассказывала, что papa очень видным мужчиной был. Хоть и признавала, что не такой красавец, как Жорж.
– А портретов Сергея Васильевича не осталось ли? – спросила я снова.
– Ах, да вы спрашивали уже, Лидочка – не осталось. Маменька рассказывала, что papa не любил, чтоб с него портреты писали, а фотографии тогда и не делали еще особо… Уже после маменькиной смерти, когда имение с торгов продавали – Жоржик в долги влез, я вам рассказывала – я все комнаты, даже чердак обыскала: ни одной картиночки не нашла. Куда все подевалось, ума не приложу…
***
Что касается детей, то мне очень бы хотелось сказать, что после Березового отношения наши улучшились. Но, увы. Мальчики все так же капризничали, шумели и безобразничали на уроках. Разве что мышей в ридикюлях мне больше не попадалось – и то лишь потому, что я была ценна для них своим знанием английского.
Правда и здесь дети попытались сжульничать:
– Денис Ионыч, а вы по-английски знаете? – невинно осведомился Конни, когда господин Стенин в очередной раз нас посетил.
– Нет, малыш, увы, не настолько хорошо, – рассмеялся тот, пролистывая Майн Рида, которого Конни совал ему в руки. – Но зато могу поискать перевод – «Всадника без головы» ведь на русский давным-давно перевели.
«Спасибо вам огромное, дорогой Денис Ионович!» – так и хотелось фыркнуть мне, но я сдержалась.
И не зря. Когда в следующий свой визит Стенин принес перевод, то мальчики, начав, было, читать, как-то очень быстро приуныли и, стесняясь, уточнили у меня в силе ли наш уговор.
В тот визит Стенина я присутствовала при их разговоре – все исподтишка рассматривала Сержа, помня о словах Елены Сергеевны, что мальчик похож на Сорокина. И понимала, что ничего мне это не даст…
Серж был самым обычным мальчиком – не низким и не высоким, не полным и не худощавым. Темно-русые не слишком густые волосы, голубые глаза и тоненькое еще детское личико с заостренным подбородком. Совершенно не за что зацепиться!
Я пыталась сравнить мальчика с моим подозреваемым Стениным, но очень с трудом могла себе представить Дениса Ионовича молодым красавцем – без его объемистого живота и оплывших щек. Глаза у него тоже были голубыми, зато волосы – точнее то, что от волос осталось – гораздо светлее и с явным медным отливом, чего у Сержа не наблюдалось даже близко. Впрочем, я отлично знала о существовании красок для волос: простейшая хна дает как раз медный оттенок.
Курбатов же имел волосы совершенно седые, так что невозможным казалось определить цвет его волос в молодости. Еще он был высок, широкоплеч и голубоглаз – да и все в нем говорило о том, что в молодости он считался весьма привлекательным мужчиной.
Покойный Балдинский тоже имел голубые глаза, а волосы его как раз были темно-русыми, как и у Сержа. Посмотреть бы на лицо Балдинского до ожогов…
Зато больше всего внимания к детям проявлял, без сомнений, Стенин. Вот и сегодня, обмолвившись с Еленой Сергеевной лишь парой фраз, он откланялся и попросил меня отвести его к детям. И дети, особенно близнецы, его обожали – сейчас, не обращая на меня внимания, они наперебой рассказывали, как здорово провели время в Березовом. О происшествии на реке Никки уже совершенно забыл.
– … а еще monsieur Ильицкий привез с собою Джека! – перебивая брата, спешил поделиться Конни.
– Джека?
– Да, он настоящий английский спаниель, охотничий пес! У него нюх знаете какой! Что хотите найдет по запаху! Monsieur Ильицкий сказал, что родной брат Джека – охотничий пес главного егеря при дворе английской королевы!
