Процесс начался с неприятной сцены: при оглашении обвинительного заключения, в тот момент, когда председатель суда читала про принуждение к оральному сексу и акты сексуального проникновения, Мила Визман расплакалась, сказала, что ей слишком тяжело это слушать, что она не в силах это вынести. Мэтр Ферре, наклонившись к ней, ласково пыталась ее урезонить, успокоить. Мила возразила, что она не выдержит, что хочет домой. Зал притих. Мила закрыла лицо руками и замкнулась в себе. Отец в полном смятении неотрывно смотрел на нее, не осмеливаясь подняться и сесть рядом. Мать не приехала, в Нью-Йорке она снова вышла замуж и родила ребенка. Мать и дочь не виделись несколько месяцев, точнее, с того самого дня, когда мать сказала Миле то, чего она не смогла ей простить: «Переехав жить в Париж, к отцу и его подружке, вместо того чтобы остаться со мной в Краун-Хайтс, ты позволила отцу превратить тебя в девушку, которую можно изнасиловать».
Председательница возобновила чтение. Закончив, она попросила Александра Фареля встать.
– Вы поняли смысл прочитанного мною документа?
– Да.
– Каково ваше мнение? Вы признаете, что совершили действия, в которых вас обвиняют?
– Нет. Все происходило с ее согласия.
Услышав его слова, Мила Визман сжалась в комок.
Судья Колле обратилась к Александру. Она сказала, что специалист, занимавшийся психологическим исследованием его личности, даст показания во второй половине дня. Однако хотелось бы, чтобы обвиняемый уже сейчас уточнил некоторые детали своей жизни. Александр стоял, нервно сжимая микрофон. Он ответил на несколько вопросов о себе и своих родителях, о среде, в которой вращался. Микрофон сковывал движения и мешал держаться естественно. Он поведал суду, что в детстве ни в чем не нуждался, но родители редко бывали дома, упомянул о «насыщенной профессиональной жизни» обоих и «двойной жизни» отца.
– Все знали, что он живет с журналисткой, своей ровесницей. К тому моменту, когда произошли события, о которых здесь идет речь, родители уже несколько месяцев как расстались, мать познакомилась с другим мужчиной и поселилась вместе с ним, но отец все ждал, что она вернется. Говорил, это у нее пройдет.
– И давно ваш отец вел эту двойную жизнь?
– Думаю, давно.
– Как вы это воспринимали?
– Меня это смущало, но я ничего не мог поделать.
– Сколько лет вам было, когда вы узнали о двойной жизни отца?
– Девять лет.
– Каким образом вы об этом узнали?
– Однажды он взял меня с собой на работу. Та женщина была там. Он включил мне телевизор, чтобы я посмотрел мультики, но я все равно слышал, как они занимаются любовью.
– Вы ничего не сказали?
– Нет. Такое случалось еще несколько раз, я их слышал, но он потом просил ничего не говорить матери. Хочу уточнить, что та женщина не знала о моем присутствии, он просил меня сидеть в соседней комнате и помалкивать.
– А ваша мать?
– Моя мать? Нет, я думаю, у нее никого не было, пока она не встретила Адама Визмана, отца Милы.
– Это причинило вам боль?
– Не знаю. У моего отца постоянно случались похождения, и я об этом знал, он их особо не скрывал.
– Ваша мать была в курсе?
– Думаю, между ними существовало некое соглашение. Никаких обвинений, никаких претензий.
– Ваша мать страдала?
– Она об этом не говорила.
– Ваши родители были жестоки?
– Мать – нет. С отцом такое бывало, да, на него внезапно накатывали приступы гнева. В такие моменты он становился неуправляем. А потом жалел об этом.
– Ему случалось вас унижать?
– Скажем так: он оказывал на меня давление. Он не получил образования, на этой почве у него развился мощный комплекс, и я думаю, что он перенес свои мечты на меня. Он много от меня требовал, наверное, даже слишком, заставлял постоянно быть лучшим и не разочаровывать его. Когда я набирал семнадцать баллов, он спрашивал, почему не девятнадцать, я никогда не мог ему угодить. Он терроризировал меня, добиваясь высоких оценок, а еще и спортивных успехов, чтобы я был лучше всех, но спорт мне и самому нравился: он спасал меня, когда становилось совсем плохо.
– Вы были трудным ребенком?
– Не знаю. Надо спросить у них.
– Ваши родители всегда были рядом?
– Нет. Я редко их видел, работа полностью их поглощала, особенно отца. Когда они были дома, то говорили в основном о политике, но что поделать? Я не переживал. Я часто оставался один и постепенно к этому привык.
Судья осведомилась, не было ли в их семье каких-нибудь особых проблем, он ответил, что не было.
– Что собой представляла квартира, в которой вы жили?
– Большая квартира. Двести квадратных метров, в двух шагах от площади Трокадеро.
– Ваш отец хорошо зарабатывал?
– Да, очень хорошо, но у него, скажем так, сложились непростые отношения с деньгами, потому что в детстве он жил в нужде. Когда мы куда-нибудь ходили, ему непременно требовалось записать расходы, сравнить цены. Но в большинстве случаев его приглашали. Знаете, достигнув определенного уровня, человек уже ни за что не платит.
– А ваша мать?
– Она зарабатывала не так много, но ей всегда было плевать на деньги. Он ее в этом упрекал. При мне, случалось, называл ее обузой. Все-таки он иногда вел себя очень жестоко.
Жан Фарель поморщился.
– Какие у вас были отношения с родителями?
– С матерью скорее хорошие, несмотря на ее холодность и сдержанность. Ее мать ушла из семьи, когда она была еще ребенком, и это на нее сильно повлияло. Она не показывает своих чувств, наверное, это такой способ защититься от мира. С отцом все по-другому, он мог проявлять сердечность, только вечно отсутствовал. Его работа – вся его жизнь.
– А сейчас?
– До заключения под стражу я жил с матерью.
– Что скажете о вашей учебе?
– Я был хорошим учеником, получил диплом бакалавра в шестнадцать лет. Выдержал вступительный конкурс в Политехническую школу с перескока.
– То есть? Поясните.
– Это значит, с первого захода. А потом меня приняли в Стэнфорд. На словах все это вроде бы легко, а на самом деле трудностей хватало. С десяти до тринадцати лет у меня были проблемы с анорексией, я наблюдался у психиатра. На втором году занятий на подготовительных курсах у меня началась депрессия из-за большой нагрузки. Вскоре после вступительных экзаменов, в начале обучения в Политехнической школе, я совершил попытку самоубийства, но без серьезных последствий – я имею в виду угрозу жизни.
– Почему вы решили свести счеты с жизнью, несмотря на блестящие успехи?
