Гэри начал говорить речь, от которой я тотчас отключился, и пришел в себя уже к концу, от шороха позади: Редж возился со щеколдой на дверях веранды. Барб подошла к нему, сухо поздоровалась, довела до лужайки и усадила на стул. Мы помолчали, поминая Кента. Тягостная для меня минута: смерть брата означала, что теперь на Земле Джейсонов больше, чем Кентов. А мне вовсе не нравился этот перевес. Вряд ли я нужен этому миру.
Как только окончилась минута молчания, я вскочил и стремглав бросился на кухню: срочно требовалось выпить. Крепкого спиртного там не было, так что, приметив едва начатую бутылку белого вина, я перелил содержимое в поллитровую пластмассовую чашу, выполненную в виде волшебной лампы Аладдина, и залпом ее осушил. Барб, увидев, как я хлещу вино, словно холодную воду в знойный полдень, подошла и с деланной детской наивностью сказала:
— Бедненький. Надо же, как ты хочешь пить.
Я игнорировал ее сарказм.
— Да, Барб, хочу.
Она не стала цепляться. Во дворе друзья Кента скучились вокруг Реджа: высказывали ему почтение, приносили соболезнования. По мне — так дольше бы они там все и оставались. Я спросил у Барб, общалась ли она с Реджем после гибели Кента.
— Нет.
— Ни разу?
— Ни разу.
Я решил ее подколоть:
— А ты попробуй.
— Это еще зачем?
— Как зачем, Барб! Сегодня же годовщина смерти Кента. Редж — его отец. Нужно хоть что-то для него сделать.
Я дернул за верные веревочки.
— Пожалуй, ты прав, — согласилась она.
И направилась во двор, где двое друзей Кента беседовали с Реджем. С моего места я слышал весь разговор.
— Спасибо, что приехал, Редж, — начала Барб.
— Спасибо, что пригласила.
— О чем это вы разговаривали? — повернулась она к его собеседникам.
— О клонировании.
— О клонировании! — подхватила Барб. — Вот уж удивили нас овечкой Долли!
— То ли еще будет, — сказал один из собеседников (кажется, его зовут Брайан) и спросил Реджа: — Как вы думаете, у клона будет такая же душа, как у исходного организма, или другая?
— Душа? — Редж потер подбородок. — У клонов не может быть души.
— Не может быть души? Так ведь если клонируют человека, выйдет такой же живой человек. Как же он будет жить без…
— Клон — не человек; клон — чудовище.
Вмешался второй собеседник, Райли:
— А как тогда быть с вашими внуками? Двойняшки ведь возникают из распавшегося зародыша. То есть один ребенок — это фактически клон другого. Вы что же, допускаете, что у одного из них есть душа, а у второго нет?
Барб попыталась разрядить обстановку:
— Да, к слову о чудовищах: если я опаздываю с кормлением хотя бы на пару минут, то становлюсь несчастной Рипли
[8]
, а близнецы превращаются в голодных космических пришельцев.
Однако Редж не дал закончить тему на веселой ноте. Он крепко задумался; лицо стало серьезным, будто бюст Авраама Линкольна.
— Да, — вдруг сказал он. — Нельзя исключить, что у одного из двойняшек нет души.
Тишина. Все улыбки вдруг стали натянутыми.
— Вы это серьезно? — недоверчиво спросил Райли.
— Стал бы я шутить на тему человеческой души!
Барб вдруг развернулась и, не сказав ни слова, пошла прочь. Двое мужчин ошарашенно взирали на Реджа. Потом Барб вернулась со сложенным стулом в руках, который несла несколько сбоку от себя, будто теннисную ракетку.
— Грязная, мерзкая сволочь! Сейчас же убирайся! И впредь чтобы духу твоего в моем доме не было!
— Барб?
— Проваливай или я за себя не ручаюсь!
— Барб, как ты можешь?…
— Не пытайся меня разжалобить, бессердечный ублюдок!
Мне уже доводилось видеть разъяренную Барб, и я знал, что ее слова — не пустые угрозы. Райли неуклюже попытался встать между ней и Реджем. Я подбежал к Барб и ухватился за стул, но она упиралась с силой бывшего капитана женской хоккейной команды.
— Барб, прекрати!
— Ты слышал, что он сказал?…
— Не стоит руки марать.
— Пора ему умереть за все, что он сделал с людьми. Кто-то должен его остановить.
Я посмотрел на отца, в его пустые глаза, и понял, что ничего не изменилось. Он искренне не понимал, чем заслужил такое обращение. Я плеснул бы ему в лицо остатки вина из чаши — да жаль попусту добро переводить.
— Я тебя в порошок сотру, псих поганый! — вопила Барб.
До Реджа наконец дошло — в этом доме его больше не жалуют. Женщины отвели моего папашу к машине. (Впрочем, не все: одна девушка, окруженная поклонниками, не обратила на случившееся ни малейшего внимания.)
Пока друзья Кента приводили дом в порядок, я подсел к Барб:
— Ты считала, что я преувеличиваю его черствость. Теперь сама убедилась.
— Одно дело, когда тебе рассказывают, Джейсон. Совсем другое — увидеть своими глазами.
— Просто надо знать: в конце концов мой отец предаст любого. Даже если кажется, что сблизился с ним, заслужил место в его сердце, как Кент, — все равно в итоге он продаст тебя ради своей религии. Он будто дикарь: те совершали жертвоприношения, и он тоже жертвует Богу членов своей семьи. Одного за другим. Сегодня он преподнес Господу собственных внуков. Будь он собакой, я бы его пристрелил.
Когда я заехал за Джойс, мать отсыпалась на кушетке под включенный телевизор, где вперемешку шли ночные новости и реклама. Потом я вернулся домой. Скоро лягу спать.
Не успел приехать на Эмблсайдский пляж, как со мной произошло нечто из ряда вон выходящее. Сижу я в кабине своего грузовичка и вытаскиваю колючки из шерсти Джойс, одновременно проглядывая мои записи на розовых квитанциях, как вдруг к машине подходит довольно симпатичная женщина в темно-красной шерстяной кофточке и с ребенком на руках и спрашивает через открытое окно:
— Что, домашнее задание?
Память — странная штука. Я легко забываю имена тех, с кем познакомился всего неделю назад, но моих друзей по детскому саду помню так же ярко, как прежде. Передо мной стояла Деми Харшейв — та самая Деми, жертва школьной бойни. Последний раз я ее видел четвертого октября 19 года, когда Деми всаживали не то иглу, не то гвоздь в обнаженную грудь.
— Как дела, Джейсон?
— Без неожиданностей. А у тебя?
Джойс запрыгнула мне на колени и начала ластиться к Деми.
— Наверное, как у всех. Вышла замуж позапрошлым летом; теперь моя фамилия Минотти. А это Логан.
