Но я успел. Зайдя в отделение степенно, дальше я не сдерживался и, не обращая внимания на ноющую ногу, как мог быстрей, устремился по коридору, забыв и в этот раз про заколоченную в паркете дыру. Но споткнувшись, лишь чертыхнулся и побежал дальше, да так скоро это получилось у меня, что Лиза, встревоженная шумом, только успела подняться из-за стола.
А зайдя в приемную и глянув в распахнутые двери кабинета, понял, что Михаил Лукьянович еще здесь. Он, сидя на своем месте, перебирал бумаги и разговаривал с кем-то, находящимся в комнате, но невидимым мне.
Выдохнув и кивнув Лизе, я прошел вперед. Там, в кабинете, понял, что это с Пролом Арефьевичем, занявшим мой стул, ведет капитан беседу. Ну, такая компания меня устраивала еще больше. И, прикрыв за собой дверь, прямо с порога я начал излагать свои новости.
Услышав про то, что младший Свешников оказывается жил несколько лет в слободе открыто и даже руководил строительством Дома культуры, капитан, зевавший в этот момент под прикрытием ладони, поперхнулся и закашлялся. А Прол Арефьевич ругнулся громко, извинился, но продолжил тихо бурчать что-то про контрреволюционную сволочь.
Прочистив горло, Михаил Лукьянович откинулся на стуле и посмотрел на меня тяжелым взглядом, и стало понятно, что если он еще минуту назад боролся со сном, то теперь того сна нет ни в одном глазу, а его обуревают совсем другие чувства… и довольно нехорошие:
— А вот про этого гражданина мы знаем достаточно. Да и помним прекрасно, что звался он тогда, даже не Александром, а Алексеем Леонтьевичем Мурзиным. Мы даже то дело с рухнувшими подвалами… гхм, начинали и какое-то время вели.
— Почему какое-то? — сразу уловил я суть сказанного.
— Там такое дело… — мужчины переглянулись меж собой, но капитан все же продолжил: — Когда рыли фундамент под кухню и мастерскую, то все прошло тихо — разрыли, опалубку залили, уж сняли и начали стены возводить. А потом, как-то рано поутру, только рабочие пришли, как все там провалилось. От нас на место происшествия пошел Женя, старший лейтенант Рябцев — дежурил он тогда. А отец-то у него плотник и его самого по юности пытался пристроить к этому делу. Так вот он сразу определил, что деревянные подпорки для поддержания сводов в тех складских подвалах, почему-то новые. Стоило их отрыть, чтоб достать людей, как он и разглядел это. А потом, обследовав дополнительно, пришел к выводу, что брусья еще в нескольких местах подпилены были.
— Да-а, Женя-то, парень умный, опытный уже оперативник, — продолжил Прол Арефьевич, когда капитан замолчал и принялся хлебать остывший чай — в горле у него от переживаний видно пересохло, — так он начальнику строительства ничего об этом не сказал. Чисто констатировал — да, старые подвалы имеются, провалились под новыми постройками, и, что прискорбно, люди действительно погибли. А потом, здесь уже, в отделении, за закрытыми дверями выложил нам все. И первый же вопрос, который возникал, приводил нас опять к начальнику стройки — Мурзину. Мог ли, он, как старший, не знать, что было на месте вновь строящегося флигеля? Сомнительно, — и мужчина развел руками, типа, глупость это, что на такое дело поставили бы дурака.
Михаил Лукьянович покивал согласно и продолжил рассказ:
— В общем, решили мы этого Мурзина задержать и побеседовать. Пришли на стройку и, найдя его там, предложили пройти в отделение. Он как-то сразу согласился и всего лишь отошел в сторону, что б снять рабочую грязную фуфайку — буквально в угол той комнаты, в которой мы находились. А потом как дернет от нас в дверной проем! А были мы в тот момент в большом здании, на втором этаже. Домину ж эту здоровенную, после почти годичной задержки, спешили закончить побыстрей и гнали отделку в ускоренном темпе, хватаясь, похоже, за все сразу. Так что мы, когда кинулись за Мурзиным, просто заблудились там. Где-то коридоры были перекрыты лесами, где-то дверные проемы заставлены листами фанеры, а местами и пола-то еще не было, лишь брусья перекрытий на их месте имелись. В общем, этого гада мы тогда упустили, он-то в отличие от нас, в этом лабиринте ориентировался прекрасно.
Михаил Лукьянович замолчал и хлебнул еще чаю, но видно там была уже одна муть, и он, поморщившись, зычно крикнул:
— Лизавета, будь добра, воды принеси!
Та буквально сразу зашла и поставила перед ним стакан и памятный мне пузатый графин.
— Благодарю, спасительница моя, не дала помереть старику от жажды!
Лиза, улыбнувшись в ответ, вышла и прикрыла за собой дверь, а капитан, напившись, продолжил рассказ:
— Потом мы еще искали того, кто мог сказать нам точно, где Мурзин квартирует. Мы, конечно, не надеялись его там найти, но вот обыск провести были теперь обязаны. Так что, мы отправились к Торговой площади… — тут капитан задумался и, по вечной своей привычке, запустил пятерню в волосы и принялся их не столько приглаживать, сколько драть.
Я, естественно, причины его замешательства не понял, но вот Прол Арефьевич догадался сразу и, хмыкнув, попенял начальнику:
— Что Миша, только сейчас понял, у кого живал тогда этот Свешников-Мурзин?
— А то ты догадался раньше?! — досадливо отмахнулся капитан.
— Да нет, с чего бы… если б раньше… э-эх, — удрученно согласился завхоз, махнув в сердцах рукою.
Потом Михаил Лукьянович вспомнил, что я-то совсем не в курсе происходящего, и принялся объяснять:
— У Степана Воронкова в съемных комнатах жил Мурзин, над открытым тогда еще трактиром. У того Воронкова, которого мы сейчас подозреваем в связях с бандитами.
— Понятно, еще один фрагмент общей картины найден… — кивнул я на это, а капитан, вздохнув тяжело, заговорил опять:
— Да-а, картина маслом получается, это точно — не сотрешь, не выкинешь… страшна только больно… ладно, слушай дальше.
Да я, вроде готов всегда.
— Когда мы прибежали туда и поднялись в комнату Мурзина, то застали в ней лишь распахнутое окно, а сам он уже спустился к тому моменту по приставной лестнице… хм, очень удачно стоявшей рядом… и успел пересечь сад. Со мной тогда были Женя, он же вел это дело, и Саша… который муж Лизы… его мы тогда взяли для усиления. Так вот, парни мои полезли в окно догонять начальника стройки, а я, запыхавшись… да, что уж есть, то уж есть… остался в комнате. Стал оглядываться, примериваясь с чего начинать обыск, и тогда-то понял вдруг, что в комнате топится печка. Комнаты, которые Воронков сдает, имеют каждая свою топку, похоже, что квартиранты платят у него за дрова отдельно и топят у себя сами. А время-то было по весне — не то чтоб еще жарко, но уже многие предпочитали дрова не жечь. В общим, я что-то неладное заподозрил и сунулся в печку. А там, толком и не успевшие загореться в толстых папках, всунуты были одним рулоном какие-то бумаги, я их выхватил, затоптал… — тут капитан как-то стушевался и замолчал.
За него продолжил говорить Прол Арефьевич:
— Ты это, Коль, пойми, что в тех бумагах было, мы рассказать не можем — подписку всем отделом давали. Правда, это было позже, через полгода где-то. Тогда-то, посмотрев их, мы ничего особо не поняли и передали с оказией в облотдел — там-то люди поумней нас, так что пусть и разбираются. Разобрались… — и тоже замолчал расстроено.
