— Но вы же сказали, что он был евреем.
— Он говорил по-немецки, как и большинство евреев в этой стране. Поэтому его причислили к немцам и отправили в Германию, и, что с ним было там дальше, моя бабушка не знала. Во всяком случае, она ничего об этом не рассказывала. Перед самым отправлением поезда старик переписал магазинчик на нее. У депортируемых все равно отбирали все имущество. В национальном декрете было прописано, что они не имели права вернуться или потребовать что-то обратно, декрет стал законом и действует до сих пор.
* * *
Марта уселась в нишу, где проходил, устремляясь наверх, узкий воздуховод. В тридцати метрах над нами сквозь узкую решетку сочился слабый дневной свет. Марта принялась вертеть в пальцах сигарету.
— Насчет дыма не переживайте, его вытянет наружу. Сами-то хотите?
Она сделала затяжку и протянула мне неровно скрученную сигарету. Я ощутила сладковатый аромат. Колечко выдохнутого Мартой дыма описало над ее головой полукруг, после чего уплыло наверх.
— Простите, я совсем забыла, — засмеялась она, — вы же с Запада. Должно быть, бросили курить травку уже в четырнадцать.
— На самом деле в тринадцать, — сказала я и придвинула стул поближе к отверстию в потолке. Затянулась, но вышло слишком поспешно и сильно. Я закашлялась, от дыма выступили слезы. Сколько же времени прошло с тех пор, когда я занималась чем-то подобным. Марта взяла у меня сигарету, затянулась и вернула снова. Очертания окружающих нас предметов постепенно расплывались, внутри меня разливались покой и умиротворение. Мне даже показалось, что я могу различить нити, которые связывали одну книгу с другой, словно нити паутины. Ничто уже не казалось случайным, все было частью единого целого.
— Я просто обязана была вернуться домой, чтобы помочь маме, — продолжила Марта. — Она должна была добиться справедливости, а я должна была все убрать и привести в порядок, а потом навсегда удрать из этой богемской дыры. Но чем больше я ей занималась, тем меньше порядка в ней становилось. А когда я попыталась снова вернуться в Прагу, эра свободы и неограниченных возможностей закончилась, революционеры, диссиденты и студенты были раздавлены в борьбе за власть, деньги и влияние. Те ночи, когда мы собирались на чьей-нибудь квартире, канули в прошлое. Мы стали как все… как…
— Как мы?
— Это вы там у себя на Западе думали, что мы этого хотим, — проворчала Марта и, выпустив несколько колечек дыма, проводила их взглядом. — Но мы сражались за право быть самими собой.
Она протянула мне сигарету, чтобы я смогла сделать последнюю затяжку. Я ухватила окурок, рискуя обжечь кончики пальцев. Ее голос словно туман утекал вместе с дымом, который поднимался в светлую голубизну неба навстречу крохотной точке солнца где-то высоко над нами. Неужели снаружи в самом деле светило солнце? Ведь только что шел дождь или я все перепутала и это в рассказе Марты фигурировал дождь? Когда я подумала о городе наверху, то мысленно увидела перед собой улочку поздней осенью 1945 года, книги, мокнущие в сточных канавах, и старика, который пытается укрыть их под своим плащом. Но вот представить, что происходило дальше, всего несколько часов спустя, почему-то было уже сложнее.
— Детьми мы не задумываемся о том, что делает в центре города заброшенная церковь или почему старинный замок используют в качестве склада для хранения цемента. Те, кого уже нет, молчат и не могут ничего рассказать.
Марта смахнула последние крошки марихуаны на пол и растерла их подошвой туфли, чтобы не осталось никаких следов.
Во многих деревнях и городах, таких как этот, бо́льшую часть населения составляли немецкоговорящие жители. Но всего за несколько месяцев ситуация изменилась. Исчез целый пласт культуры, сгинула половина истории края. Это произошло еще до того, как в 1948 году к власти пришли коммунисты. В общей сложности из Судетской области были высланы три миллиона человек.
И все об этом молчали.
— Я вообще не должна была начинать этим заниматься, — сказала Марта. — Все равно в этом не было никакого смысла, только ощущение, что надо прибраться за мертвыми. Закончить то, что не было закончено. Но с каждой найденной вещью я словно все больше теряла саму себя.
Потому что это были не просто книги. После того как хозяина книжного магазинчика не стало, бабушка Марты продолжила их собирать. Возможно, ее толкало на это чувство вины. Сносила вниз в подвал картонные коробки со школьными учебниками, классными журналами, школьными фотографиями — все, что было выброшено на помойку после закрытия немецкой средней школы. Там были немецкие документы от муниципальных служб, с которыми больше некому было бегать по инстанциям, журналы из немецкого центра здравоохранения, памфлеты, листовки, сборники сказок из немецкой начальной школы и среди них — несколько ящиков с чешскими книгами, которые, очевидно, тоже были выброшены, когда к власти пришли коммунисты.
— К тому времени, когда я начала сюда наведываться, у мамы уже начались метастазы в оболочках головного мозга. Случались даже галлюцинации. Потом пошли лекарства, таблетки… В общем, я уже не могла получить ответы на все те вопросы, которые меня интересовали. Время летит так быстро, а ведь хочется еще поговорить о любви и светлых воспоминаниях, а не о том, чего никто не хочет знать, но приходилось довольствоваться лишь проблесками сознания. Мама почти не сохранила воспоминаний о мирной жизни после войны, зато четко помнила, как маленькой видела в каком-то ящике книжки со сказками и очень страдала, что ей не разрешили даже дотронуться до них. Вечер, когда на улице жгли книги, тоже прочно врезался ей в память. Тогда, в 1945 году, ей было всего три года, и все же она часто возвращалась к этому эпизоду в последние месяцы своей жизни, когда я сидела возле ее постели. Человек перед смертью начинает вспоминать такие вещи, которые, должно быть, всю жизнь лежали и давили на подкорку его головного мозга, но так ни разу и не были произнесены вслух, потому что взрослые не одобрили бы этого. И оттого мы сами, вырастая, избегаем о многом говорить. Бабушка запирала ее и запрещала выходить на улицу, но мама видела в окно бегущих внизу по улице людей и слышала крики. Они кричали о предательстве и смерти, а потом в магазинчике внизу раздался грохот бьющегося стекла и взметнулось пламя, и она решила, что снова началась война.
Ты мечтала, что теперь наступит мир, говорила потом бабушка маме, что больше не будет войны, а мама еще несколько дней кашляла от запаха гари. А перед дверью еще долго дымились черные кучи.
* * *
Я почувствовала приближающуюся головную боль, приятное опьянение сменилось чем-то тяжелым, и потянуло в сон.
— Вы знали, что у них существовала традиция обмениваться детьми?
— Что значит обмениваться?
— Я так понимаю, вы никогда не слышали историй о Kindertausch?
Я покачала головой. Потолок пришел в движение и начал опускаться на меня. Я испуганно замерла.
— Что-то вроде студентов по обмену, только вариант попроще, — объяснила Марта. — Красивый старинный обычай Судетской области.
