Чтобы дети с детства могли владеть двумя языками, родители-чехи разрешали им летом или во время каникул жить в немецких семьях, и наоборот. Эта традиция зародилась еще в девятнадцатом веке, а может, и того раньше, и практиковали Kindertausch не богачи, которые, если хотели, могли отправлять своих отпрысков учиться в престижные школы в Вене, а рабочие и крестьяне, которые видели в этом свою выгоду. Ведь в этом краю уже в Средние века говорили на двух языках. Зачастую дети из таких семей по обмену становились друзьями на всю жизнь. Они все равно что получали себе вторых маму и папу.
— И самое удивительное, что народ продолжал меняться детьми и в тридцатые годы. Даже несмотря на всю эту пропаганду о чистоте крови.
Марта покопалась в какой-то коробке и, достав несколько записей на чешском, перевела: «Дети, которые говорят на каком-либо еще языке, кроме своего истинного родного языка, вырастут неудачниками, ворами и убийцами…» И вот еще, песенка в одном школьном учебнике: «Я счастлив там, где звучит чешская речь, я хочу учиться в школе, где растут чешские дети…»
Марта отшвырнула записи, они улетели куда-то во тьму, куда уже не доходил свет.
— Нас учили, что все зло от фашистов, но еще до того, как к власти пришел Гитлер, у нас в стране уже десятилетиями велась похожая пропаганда нашими собственными правителями. Истинная нация и все такое. То, что Гитлер был безумен, вовсе не означало, что остальные были лучше.
Мне хотелось покурить еще этой штуки, но я не решилась попросить. Чувство усталости переросло в тревогу, которая вынуждала меня подняться, внутри как будто кто-то ползал, наводя на мысль о мухах, запертых между оконными рамами. Я посмотрела на часы и подумала, что Даниель, наверное меня уже ищет. Ведь должен же когда-то закончиться этот допрос.
— Это был самый богатый и процветающий край Европы. Мы тысячу лет жили вместе. Заботились о детях друг друга, и дети называли своих вторых родителей Vater и Mutter или otec и matka. Так откуда же взялась эта ненависть?
— Мне жаль, — сказала я, — но, кажется, мне пора на свежий воздух.
* * *
Косые солнечные лучи пролегли между домами и сверкали в дождевых лужах. Сирень у дверей гостиницы наконец-то полностью распустилась.
— Они спрашивали вас, — сообщил Либор при моем появлении.
Он вырвал из записной книжки листок и положил его на барную стойку. Я увидела цифры. 10:00.
— Они хотят, чтобы завтра вы явились в полицейский участок. Вам там нужно что-то забрать.
Натужно шумел кондиционер, но возраст агрегата явно сказывался — в тесном холле гостиницы было душно и жарко.
— Спасибо.
Я сложила бумажку, пытаясь выглядеть невозмутимой. Что-то забрать. Должно быть, наши мобильные телефоны.
— А больше никто мне не звонил?
Хозяин гостиницы покачал головой. Наклонившись над барной стойкой, он понизил голос, но тот все равно звучал суровее, чем обычно, и произнес, выделяя каждое слово:
— Не говорите им ничего о том номере. Я не хочу иметь проблем. У меня бизнес.
Я заверила его, что даже не помню, чтобы он вообще что-то говорил, и он улыбнулся.
— Будем надеться, что они схватили виновного. — И Либор провел рукой по стойке, словно стирал невидимую пыль. — Я не люблю, когда с моими постояльцами что-то случается. Не только потому, что это может плохо отразиться на репутации заведения, просто мне это совсем не нравится.
* * *
Я немного полежала в постели, потом посидела у окна, глядя на улицу. Пару часов провела за компьютером, пытаясь припомнить то, что, возможно, ничего и не значило. После чего поняла, что проголодалась, и, не имея больше сил терпеть, спустилась вниз и заказала себе шницель.
Шницель оказался размером с половину теленка и с семью картофелинами в придачу. Сначала я даже не знала, как к нему подступиться, но в итоге съела все целиком.
В зале была молодая официантка, которая иногда подрабатывала здесь по нескольку часов в день, но Либор вышел ко мне сам и наполнил мой бокал.
Я сидела за столиком в дальнем углу — наверное, это уже вошло у меня в привычку. Порой я пыталась представить себе, что видела Анна Джонс с этого места. Стулья с мягкими спинками отсюда казались менее привлекательными, устаревшими и некрасивыми, темный интерьер являл собой печальное зрелище. Появились несколько туристов в походных ботинках, они излучали самоуверенность и отменное здоровье, расстилая на столах свои карты.
Либор выдвинул стул и уселся рядом.
— Я слышал, что они похоронили вчера этого немецкого солдата, — сказал он.
— Какого солдата?
— Того, что нашли у вас в подвале.
Мне захотелось рассмеяться, но я не смогла.
— Кто вам такое сказал?
— У нас маленький городок. А на том кладбище уже давно никого не хоронили.
Вино разбудило головную боль, но я все равно осушила бокал. Маленький городок, подумала я, сельский край. Желание оказаться в месте, где все друг друга знают.
— Говорят, то ли он сам спустился в подвал, когда пришли русские, то ли его пытались укрыть люди, жившие в усадьбе.
— Это был не солдат, — возразила я. — А ребенок.
— Ребенок, который вырос бы и стал солдатом.
* * *
Получить обратно мобильный телефон оказалось проще, чем я думала. Я назвала свое имя дежурному, подписала какую-то бумагу, после чего мне вручили пластиковый пакет. Никакой радости или облегчения я не почувствовала, скорее растерянность — кому мне теперь звонить.
Мужчина за стеклянной перегородкой жестом показал мне, что я должна подождать. Он куда-то позвонил и указал на прикрепленную к стене скамейку.
Телефон был разряжен и не работал. ПИН-код я вспомнить не смогла, но понадеялась, что все же где-нибудь его да записала. Наконец из внутреннего помещения появилась женщина и махнула мне рукой. Для стен этого заведения она выглядела на удивление женственно. Высокие каблуки, обтягивающая грудь блузка, длинные ногти, сияющие перламутровым лаком. Она ни слова не сказала мне, когда я последовала за ней внутрь мимо закрытых дверей.
Перед третьей по счету дверью поднялись дожидающиеся меня Антон Адамек и младший полицейский, которого я узнала. Он был у нас на усадьбе, когда обнаружили тело Анны Джонс.
Полицейский сказал, что они лишь хотят задать пару уточняющих вопросов, и пожал мне руку. Антон Адамек задержал мою ладонь в своей на несколько секунд дольше, чем нужно.
— Они хотят знать, что вы знали о погибшей и что она делала у вас дома.
— Где Даниель? Он находится под арестом здесь, у вас? Его можно увидеть?
— Просто расскажите, что вы знаете.
Комната была меньше, чем в первый раз, всего с двумя стульями. Мы с полицейским устроились за столом друг напротив друга, переводчик встал, опершись о стену за моей спиной.
