Посреди проезжей части, покачиваясь, стоял человек.
Возле опор мост был освещен, но посередине только свет фар моего автомобиля выхватывал его силуэт из тьмы. Мужчина обернулся и сделал шаг в сторону, заслонившись рукой от слепяще-яркого света. Все та же одежда, что и днем: мешковатые брюки, рубаха навыпуск. Ян Кахуда.
Я включила аварийку и вышла из машины. Несколько раз окликнула садовника по имени, но тот не отреагировал. Или же отреагировал. Замахал руками, словно желая прогнать меня отсюда. В то же мгновение я различила свет фар грузовой фуры, где-то за поворотом на том берегу, яркий луч скользнул по кромке леса, мимо старой пивоварни, и я побежала.
Закричав, что он должен немедленно убираться с дороги, я схватила Кахуду за руку и дернула на себя. Но старик уперся, он оказался неожиданно сильным. Заворчал, что я должна оставить его в покое, а в это время нарастающий рев мотора стал еще ближе. После чего меня ослепил безжалостный свет фар дальнобойщика, оглушил звуковой сигнал и скрип тормозов. Прикинуть тормозной путь фуры, одновременно пытаясь спихнуть старика с дороги, было выше моих возможностей. Но и без того было ясно, что мост не широкий, если водитель попытается нас объехать, то снесет перила и скорее всего свалится в реку. Я почувствовала запах дизеля, перегревшихся, визжащих по асфальту покрышек и бросилась в сторону, но хватку не ослабила. Старик потерял равновесие и уцепился за перила моста, чтобы не упасть.
Фура остановилась, всего в нескольких метрах от нас. Водитель свесился из кабины и злобно заорал на нас, я закричала ему извинения на всех известных мне языках и попыталась объяснить, что все в подарке. Водитель осыпал нас доброй порцией брани, прежде чем снова дал по газам. Красный свет задних огней злобно мелькнул во мраке и пропал.
— Что вы здесь делаете? — задала вопрос я.
Садовник уставился вниз, на бегущую воду. Слышно было только слабое журчание реки и его хриплое дыхание. Я взяла старика за руку и, ласково заговорив с ним, попыталась заставить его пойти за мной, но Кахуда заупрямился.
— Я потом прибежал сюда обратно, — проговорил он, — чтобы никто не заметил моего поступка. Они кричали и бросали камни. «Ну же, покажи, — кричали они, — покажи, кто ты есть на самом деле!»
Ян Кахуда говорил во тьму, обращаясь скорее к реке и воспоминаниям о том вечере, чем ко мне. Словно стерлись все прошедшие года и он переживал все заново.
— Я бросил камень. Они вложили мне в руки еще. Камень за камнем. Камень за камнем. Я хорошо умел бросать. Я помню звуки выстрелов, шум. Попавший в цель булыжник. Людей, которые падали, вповалку друг на друга. Мне сунули в руку новый камень. Кажется, кто-то бегал и собирал их на берегу. Мужчины перекидывали тела через перила. В воде никто не шевелился. Трупы уносило течением до того места, где река делает поворот. Там дно более мелкое.
Он показал рукой в ночь. Я не увидела ничего, кроме тьмы и приглушенного блеска на поверхности воды, но я и без того знала. Как река делает изящный изгиб прямо у подножия усадьбы и бежит дальше, огибая виноградник — вид, которым я столько раз любовалась сверху.
— Они заставили его.
— Кого?
— Мой отец вовсе не был пособником нацистов. Он только делал свою работу, ухаживал за растениями… — Ян Кахуда пробормотал что-то еще. — Он не был могильщиком.
— Я отвезу вас домой, — сказала я.
* * *
Каким-то образом мне удалось заставить его сесть в машину, хотя он говорил, что может идти сам. Было трудно понять, насколько он пьян. Садовник обладал способностью алкоголика собраться и взять себя в руки, но слова, которые он произносил, пока я медленно ехала вдоль берега, готовая в любой момент остановить машину, если его начнет тошнить, были не совсем связными.
— Что вы имели в виду, когда сказали, что его заставили?
— Они явились на рассвете, — произнес он.
— Кто явился?
— Он продолжал туда ходить, — бормотал он, — каждый день, чтобы вы знали. Ухаживал за розами и прочим, кормил кота…
Мы были уже на подъезде к его дому, когда Ян Кахуда махнул в сторону реки, ударившись о крышу машины. Очертания сада на том берегу едва угадывались во мраке. Я же видела перед собой только мертвых, чьи тела застревали в том месте, где река становилась мельче.
— Никто не знал эту землю так, как знал ее мой отец. Он ведал все ее тайны, он научил меня всему. Он поклялся. Поклялся, что если однажды они вернутся, то никто не сможет обвинить Кахуду в воровстве или халатном отношении.
В жилище садовника горел свет. Я тоже вышла из машины.
— Арамис, — произнесла я.
Ян Кахуда споткнулся на выложенной камнем дорожке и зашатался. Я взяла его под руку.
— Выходит, он подкармливал кота Ахо? В приюте сказали, что он часто вспоминает о коте, волнуется за него.
В глазах старика что-то блеснуло, сквозь хмель и растерянность проглянули теплота и нежность.
— Да, он выжил. А потом появлялись новые, год за годом, каждый раз палевой масти, так что можно было подумать, что это один и тот же кот. Большую часть из них я называл Арамисами.
Садовник рылся в карманах. Так вот почему кошка последовала за ним, подумала я, она подумала, что он принес ей еду. Ключей Ян Кахуда не нашел, так что мне пришлось вернуться обратно к машине и осветить фарами землю возле двери. Связка лежала на траве. Потом он долго стоял и перебирал ключи, пытаясь трясущимися руками вставить их в замок и никак не находя нужный.
— А кто пришел на рассвете?
Ян Кахуда выронил ключи. Я подняла их, но отдавать не спешила, надеясь услышать ответ на свой вопрос.
— Мой отец думал, что я сплю, — проговорил он наконец.
Он точно не знал, сколько мужчин заявились к ним в то утро. Он услышал стук в дверь, отец встал и пошел открывать, следом — голоса.
Когда Ян отважился приоткрыть дверь и заглянуть в щелку, то увидел важных, хорошо одетых людей. С ними были солдаты, милиция, он узнал нескольких парней, которые были на мосту.
Они требовали лопаты, но это было еще не все. Они называли отца другом немцев и говорили, как они поступают с такими. Отец должен был открыть сарай и достать им инструменты, а потом они увели его с собой к реке.
Там они заставили его копать.
— Когда отец много часов спустя вернулся домой, то ни словом об этом не обмолвился. Я не признался ему, что не спал и все слышал. Мы продолжали жить так, словно ничего не произошло, и все же голоса тех людей остались в этих стенах. Топот их ног.
Яну Кахуде наконец удалось провернуть ключ в замке. Он пробурчал что-то ворчливое, что я восприняла как до свидания, после чего быстро исчез в доме.
Мне оставалось только захлопнуть за ним входную дверь.
* * *
Ночь выдалась куда темнее, чем дома в Швеции в июне, не было ни чарующей прозрачности сумерек, ни нетерпеливого света зарождающегося дня, которые ассоциировались у меня с праздником Середины лета.
