— Она получила какой-нибудь ответ?
— Хм, отказ, с отсылкой на указ президента от 1945 года. Это было еще в начале мая. Многие из заявителей приезжают после этого разбираться на месте, she didn’t take no for an answer
[37].
Петр Войтек снова поднялся и вышел, но вскоре вернулся с бумагой в руке — список интернет-провайдеров, к которым я могла обратиться.
— А что там с подписями? — полюбопытствовала я.
— Среди всего прочего она тоже пыталась их обжаловать. Всего я не читал, но смысл был в том, что жена не имеет права подписывать юридический документ, если не получила заключения о смерти мужа, поскольку только супруг является единоличным владельцем усадьбы. Бумагомарательство на двух языках, если хотите знать, и, кроме того, это ancient history, yesterday…
[38]
Голос Войтека прозвучал равнодушно, но что-то подсказало мне, что на самом деле это не так. Он говорил об Анне Джонс в прошедшем времени, возможно, умышленно избегая называть ее по имени. Он знает, мелькнуло у меня в голове.
— Вы встречались с ней? — спросила я.
— С кем?
— С той, которая подавала протест. С Анной Джонс. Она говорила на английском, значит, ее тоже направили к вам?
— Я же сказал, что это не мой отдел.
Его лицо просветлело и тут же побледнело, когда он увидел что-то на экране компьютера.
— Sorry, еще одно дело, working like a dog…
[39]
* * *
На площади расположились прилавки, с которых торговали помидорами, огурцами и банками с медом. Пришлось полавировать между ними, пока не удалось припарковаться в самом центре рынка. Пробираясь на машине сквозь толпу, я все никак не могла отделаться от зрелища средневековых каменных домов. Какими же сросшимися они были, аркада словно общая кровяная артерия между ратушей и полицейским участком, — будто сиамские близнецы прожившие сотни лет в мире и согласии.
Разумеется, полиция имела доступ к тем документам. Они знали, что Анна Джонс угрожала нашему существованию. Я прямо-таки воочию видела, как листы бумаг порхают в чьих-то руках в зале суда. У Даниеля Острёма был мотив, ему представился подходящий случай, он был склонен к агрессии, и, кроме того, есть свидетель.
Его отпечатки пальцев на мотыге, про них-то я совсем забыла.
Отъехав подальше от площади и людей, я остановилась на обочине.
В груди ползал и грыз меня изнутри зверек страха. Сколько раз я отмахивалась от подобных мыслей, стараясь не думать о самом худшем? Может, не стоило так делать?
Он не способен на такое, думаем мы. Только не он, убеждаем мы себя, потому что как иначе мы сможем полагаться на кого-то, любить, производить на свет детей? Невозможно узнать до конца другого человека, только то, что он до поры до времени позволял увидеть в себе сам. А как же с тем, что было скрыто? Тот Даниель, которого я знала, был не таким, но вдруг он стал таким? Кто может знать наверняка, на что способен человек, когда обстоятельства меняются, когда он ломается изнутри?
Я остановилась возле старого кладбища. Нужно было собраться с мыслями и вдохнуть свежего воздуха вместо ледяного кондиционированного в салоне, поэтому я не мешкая шагнула в поразительную тишину. Зеленые своды, пребывающие за гранью времени, сомкнулись надо мной. Должно быть, ноги сами помнили, куда идти, потому что нужное надгробие я нашла почти сразу же. Очень простое, треснувшее посередине и с одним-единственным именем на сером граните. Вальтер Блау, родился в 1912-м, умер в 1944 году.
Ну вот, кажется, вся семья в сборе. Отец, погибший в конце войны, мать, которая упала с моста, сраженная пулей или камнем, и их сын, которому в конце концов удалось упокоиться на кладбище, не более чем в тридцати шагах от могилы своего отца.
Один сгинул в войну, двое — в мирное время. Я думала о мести и возмездии, о вечном круге смерти и зла, которому нет конца, о тех, кто похоронен без надгробия и предан забвению, о правде, которая умерла вместе с ними. Еще я подумала о могиле, которую только что вырыли — как же быстро зарастает она сорняком. На этой мысли меня вдруг осенило.
Мотыга.
Что можно сделать этой штукой? Наброситься с ней на того, кто вздумал посягнуть на твои владения? Даниель, натренированный мужик, против симпатичной хрупкой женщины, которая меньше его на голову? Или взрыхлить ею затвердевшую землю, чтобы потом можно было взяться за лопату? Если ты не особо силен, если ты увидел стоящие в ряд инструменты возле сарая… А еще отсутствие машины. Дом, который мог в это время пустовать.
Анна Джонс заявилась на усадьбу, чтобы копать.
Под липой, соловей, как там дальше?
Под липой, в вереске, укромный уголок.
* * *
Я понеслась обратно к машине, по пути запинаясь о старые покосившиеся кресты. Выбрала дорогу, ведущую на окраину города, и подъехала к дому садовника с другой стороны.
Несколько раз глубоко вдохнула, прежде чем постучаться, готовая к ароматам, сопровождающим пьяницу в период запоя. Я знала, как просто бывает обделаться, когда не успеваешь в туалет, блевануть там, где лежишь, и снова заснуть.
Мне никто не открыл, изнутри не донеслось ни звука. Я заколотила сильнее, но внутри по-прежнему было тихо. Попробовала толкнуть дверь, она была не заперта. Сначала меня это встревожило. Я ведь видела, как старик возился с ключом накануне вечером — выходит, он имел привычку запирать дверь, когда уходил.
Потом я вспомнила, что это я закрыла за ним дверь, когда он, пошатываясь, вошел внутрь. Наверняка еще спит.
Я осторожно приоткрыла дверь, позвала садовника по имени. Внутри витал слабый запах испражнений. Зажав пальцами нос и дыша ртом, я вошла. На кухне никого. Пустая бутылка на столе, грязная раковина — едва ли он был в состоянии убрать за собой. Гостиная находилась совсем рядом, но там тоже никого не оказалось.
Придется идти в спальню, самое интимное место. Я постучала несколько раз, прежде чем толкнуть дверь. Яркий свет резанул по глазам, солнце светило прямо в окно комнаты. Было так необыкновенно тихо. Старик спьяну свалился с постели или же прямо так и заснул на полу, лежа на животе, от чего я не могла разглядеть его лица. В нос ударила резкая вонь, мокрое пятно на заду брюк и вдоль ноги все мне объяснило.
— Ян, — позвала я громче. — Эй, Ян, проснитесь! — Я ожидала кашля, хоть какого-то движения, но ничего не произошло. Подошла поближе, достаточно близко, чтобы наклониться и легонько потрясти его за плечо.
