В дальнейшем академия знала взлеты и падения, но сумела устоять. Она прошла через века, меняя названия и местоположение. Множество блестящих ученых, деятелей культуры и иерархов нашей Церкви обучались там. Впоследствии ее перевели в Троице-Сергиеву обитель. На сегодняшний день Славяно-греко-латинская академия носит название Московской духовной академии и представляет собой крупнейший церковный вуз России. А в зданиях Заиконоспасского монастыря в 1992 году возник Российский православный богословский университет имени святого апостола Иоанна Богослова.
До Петра I, до обвальной вестернизации России, страна сумела великими трудами создать собственную академию, сделать шаги по самостоятельно проторенному пути просвещения. Но все это оказалось на задворках нашей цивилизации в результате поспешных преобразований Петра.
До петровского правления славяно-латинский «формат» просвещения в условиях естественной конкуренции проигрывал славяно-греческому. И лишь в годы царствования Петра Алексеевича латинская схоластика пришла в академию, надолго иссушив ее умственную самостоятельность. Академия примет направление, когда-то поддерживаемое Симеоном Полоцким и Сильвестром Медведевым, дух высокой славяно-греческой образованности уничтожится в ней надолго… Слава богу, не навсегда. Пройдут десятилетия, и она воспрянет и переживет еще творческое возрождение.
Но первая половина и середина XVIII столетия – очень тяжелое время как для русского духовного просвещения в целом, так и для академии в частности. Весьма негативный, и притом в высшей степени справедливый, взгляд на сей счет высказал протоиерей Георгий Флоровский. По его словам, латинизированные учебные заведения выглядели чужими и чуждыми, словно «латино-польская колония в родной земле», и даже с чисто профессиональной точки зрения были едва ли не бесполезными, ибо мало давали практической пользы будущим священнослужителям Православной церкви; там «от славянского языка почти что отвыкали», поскольку тексты Писания приводились чаще всего на латыни, да и многие предметы также изучались на латинской основе; «создавалось гнетущее впечатление, что в этой нововводной школе меняют если еще и не веру, то национальность»; в конечном итоге перенос латинской школы на русскую почву означал «разрыв в церковном сознании», то есть прежде всего «разрыв между богословской „ученостию“ и церковным опытом»
[60].
Что же дало Петровской эпохе резкое зачеркивание прежнего образовательного опыта, связанного с повышенной и высшей школой славяно-греческого типа? Что дала ей латинизация образования?
Ничтожно мало. Не столь уж многие выходцы из стен латинизированной академии приняли активное участие в преобразованиях русской жизни, предпринятых Петром I и поддержанных его преемниками. Даже самый яркий пример – блистательная деятельность М. В. Ломоносова, выпускника академии
[61], – ни о чем не говорит: Михаил Васильевич получил полноценное европейское образование; для серьезной научной работы азы, полученные им в «колледже схоластики» на заре туманной юности, оказались малоценными.
Россия же первой половины XVIII столетия в целом получила ценные кадры для государственного строительства, промышленности, воинской службы, кораблестроения и дипломатии через иные источники. Среди них на первом месте стоят многочисленные отправки русских дворян (да и не только дворян) на учебу в Западную Европу, получение опыта и навыков от европейских специалистов (офицеров, инженеров, лекарей, моряков и т. п.), нанятых на российскую службу, а также создание разного рода учебных заведений светского характера. Латинская церковная культура, восходящая главным образом к католическим державам
[62], оказалась на периферии, можно сказать, в своего рода «заповеднике», где долгое время варилась в собственном соку, влияя разве что на профиль образованности русского духовенства, да и это влияние вряд ли глубоко захватывало практическую деятельность русских иереев.
Конечно, может возникнуть вопрос: а дала бы греко-славянская академия России кадры для науки, промышленности, воинской службы, кораблестроения? Ответ не столь прост, как может показаться. С одной стороны, конечно, академия подобного типа давала прежде всего хорошо образованное духовенство, близкое нации по духу своей образованности. Иными словами, отличных полемистов, миссионеров, редакторов, проповедников, переводчиков, в конце концов, высококультурных советников при владыках, а то и самих владык. Что же касается «кадрового голода» вне социальной сферы духовенства, то напрямую высшее учебное заведение подобного типа вряд ли помогло бы решить проблему. Однако оно дало бы возможность перелопатить огромные пласты накопленной к тому времени литературы на греческом языке, легче адаптируя ее к национальному восприятию, не создавая лишнего барьера из сомнительной для восприятия русских людей «латынщины».
При царе Федоре Алексеевиче просвещение на русской почве совершило скачок. Именно тогда сложилась основа для будущей академии – как материальная, в виде Типографской школы иеромонаха Тимофея, так и теоретическая – в виде «Привилегии на академию». Последняя хоть и не получила силы государственного документа, но хотя бы обобщила идеи, накопленные в образовательной сфере.
Замысел молодого монарха двигаться сразу по двум путям – славяно-греческому и славяно-латинскому – отражает колеблющийся характер русской культуры того времени.
В XVII столетии Россия стремительно европеизировалась. Вечное существование какого-то «железного занавеса» между Россией и Европой – миф. Страна могла пойти по одной из двух дорог: либо медленное, умеренное введение в русскую жизнь экономических, политических и культурных конструктов, рожденных жизнью европейской, либо неистовая, «обвальная» переделка России в державу европейского типа.
Всю последнюю треть XVII века страна колебалась между этими двумя траекториями развития. Достоинства первой из них очевидны: не возникло бы резкого разрыва между простым народом и высшими слоями общества, не пришлось бы терпеть столь значительного процента иноземцев внутри военно-политической элиты, да и Церковь сохранила бы, думается, больше самостоятельности. А значит, прочнее стояло бы на ногах православие. При Федоре Алексеевиче и царевне Софье Россия шла именно по этому пути (хотя при Софье заметен уже сильный умственный крен в сторону католических держав Европы – как в политическом, так и в культурном плане). Естественно, в ее культуре элементы западные соперничали с исконно русскими, а также греческими. Наверное, очень хорошо, очень славно было бы сохранить эту сильную национальную составляющую интеллектуальной культуры и это живое соперничество…
