Глаза Мориль округляются.
– О. – Она обводит меня пристальным взглядом. – Ты убила его ради кости благодати?
Она хмурит брови. Жертвенные животные редко оказываются такими маленькими, хотя огненная саламандра была намного меньше.
– Это козодой. Он даст мне возможность видеть в темноте, – оправдываюсь я.
К тому же другие его благодати – быстрота, далекие прыжки и способность видеть мертвых – вполне очевидны. Все птицы видят больше цветов, чем люди, и один из них – цвет умерших душ.
– Что ж… это замечательно. – На лице Мориль появляется чересчур широкая и явно натянутая улыбка. – Помочь тебе подготовить кость благодати?
К горлу тут же подкатывает тошнота.
– Нет. Я хочу сделать это самостоятельно.
Ведь только так я смогу спасти собственное достоинство.
Мориль резко вдыхает. Поначалу мне кажется, что мои слова обидели ее, но потом она поворачивается к туннелю, ведущему наружу. Она что-то чувствует. Ведь браслет из зубов дельфина наделил ее острым слухом.
– Они вернулись? – спрашиваю я.
Мориль кивает.
Сердце сбивается с ритма, и я мчусь к туннелю по вырезанным приливами коридорам, пока не оказываюсь посреди руин замка, где ныряю под разрушенную арку, ведущую к осыпающейся каменной лестнице. Но, преодолев половину ступеней, застываю. Передо мной возвышается Одива. Убывающая луна озаряет ее своим светом. Кончики волос цвета воронова крыла покрыты известковой пылью.
– Аилесса? – вскрикиваю я, отринув обычную вежливость, которую использовала при обращении к matrone.
А затем вытягиваю шею, чтобы заглянуть за спину Одивы. Жаль, что у меня нет ночного зрения.
– Это для ужина? – ровным голосом спрашивает matrone, глядя на моего козодоя.
Я не отвечаю. Потому что не вижу в этом смысла.
– Где она?
В поле зрения появляются четыре старейшины. Их лица превратились в застывшую маску. А в глазах у Пернелль застыли слезы. Но среди них нет Аилессы. Уверена, она бы бежала впереди них, чтобы увидеть меня. Если только она не ранена или…
– Она не смогла сбежать?
Я отступаю на шаг назад. Но никто не спешит опровергнуть мои слова.
– Что случилось?
Одива вздергивает подбородок, но слегка отводит взгляд.
– Необходимо сосредоточиться на будущем… Ночь переправы наступит через тринадцать дней. Необходимо найти способ выполнить наши обязанности. – Она смотрит на каждую из нас по очереди. – Мы обязаны сделать новую костяную флейту.
Милисента обменивается хмурыми взглядами с Дольссой.
– Простите, matrone, но как мы сможем сделать флейту без кости золотого шакала? Они почти все вымерли.
– И даже не обитали в Галле, – добавляет Дольсса. – Нам придется отправиться в другие земли. Но как нам успеть сделать это, а затем вернуться за тринадцать дней?
– Куда подевалась твоя вера? – восклицает Одива с внезапно вспыхнувшим гневом. – Тирус позаботится о нас. Он требует свои души, и это последний раз, когда я могу…
Она на мгновение опускает голову. А я вспоминаю ее молитву, которую подслушала вчера вечером: «Время на исходе. Дай мне знак, Тирус. Дай понять, что ты чтишь мои жертвы». Лихорадочный блеск в ее глазах остывает, и она принимается отряхивать рукава.
– Золотой шакал – священное животное Тируса. Необходимо обратиться к нему.
Пернелль смотрит прямо в глаза Одиве. Роксана и Дольсса держатся величественно и напряженно. Милисента коротко кивает.
– Конечно, matrone, – отвечают они.
Сделав глубокий вдох, Одива восстанавливает самообладание.
– Мы должны поторопиться. Мы не можем пренебречь следующей ночью переправы. На севере Довра разразилась война. Ходят слухи о множестве погибших. Каждая Леурресса, умеющая охотиться, должна отправиться за шакалом, пока мы не сделаем новую флейту. – Она спускается еще на одну ступеньку и смотрит на меня своими черными глазами. – Это касается и тебя, Сабина.
– Но… как же Аилесса?
Да что с ними такое? Почему мы вообще обсуждаем войны, золотых шакалов и костяные флейты?
Роксана поджимает дрожащие губы, пока они не превращаются в тонкую линию. Пернелль вытирает глаза. Одива смотрит в ночное небо, словно подыскивая слова.
– Аилесса мертва.
– Что? – Каждая клеточка моего тела превращается в лед. – Нет… вы ошибаетесь. Это невозможно.
Порыв ветра треплет юбки старейшин, а сердце сжимается в груди, изо всех сил пытаясь забиться вновь.
– Мне очень жаль, Сабина. – Одива кладет руку мне на плечо. – Возможно, для тебя было бы лучше, если бы Аилесса никогда не… – она качает головой.
– Не рождалась? – мои глаза сужаются. – Это вы собирались сказать?
Ее брови цвета воронова крыла сходятся вместе. Милисента тут же делает шаг вперед, чтобы предотвратить очередную вспышку гнева.
– Ты забываешься, Сабина. Ты не должна так разговаривать с matrone. Конечно же она не жалеет о рождении Аилессы. Девочка была ее наследницей, дочерью ее amouré.
– Но это не означает, что я любила его, – бормочет Одива так тихо, что у меня невольно возникает вопрос, слышал ли ее слова хоть кто-то из старейшин.
Matrone протискивается мимо меня к замку, но я успеваю заметить, как она вытаскивает спрятанное ожерелье. И впервые мне удается отчетливо разглядеть его – птичий череп с рубином в клюве.
В любой другой момент я бы спросила, почему у нее есть еще одна кость – ведь она должна обладать всего пятью – но сейчас я лишь изумленно смотрю, как она проходит под аркой и скрывается в Шато Кре. Как она может так бессердечно относиться к собственной дочери? Что там вообще произошло?
Аилесса не могла умереть.
– Ох, Сабина. – Пернелль спускается и обнимает меня.
Но мои руки продолжают висеть по бокам.
– Мы сделали все, что могли, но из-за amouré Аилессы туннель обрушился, а она упала в яму, – продолжает она. – Matrone пыталась спасти ее, но не успела. Яма оказалась слишком глубокой и… – Ее голос прерывается, а слезы стекают по щекам.
Мои глаза тоже жжет, но я сдерживаю собственные слезы. Это не укладывается в голове. Аилесса не умерла. Я бы знала это. Почувствовала бы.
– Парень тоже умер?
Пернелль кивает, а ее лицо мрачнеет.
– Но за это следует благодарить богов. Одива сказала, что его жизнь оборвалась в тот же миг, что и жизнь Аилессы.
Я хмурюсь.
– Так вы не видели, как это произошло?
– Мы убежали оттуда, – объясняет Роксана, присоединяясь к нашему разговору.
