– Но почему тогда вы храните его подарок в секрете? Аилессе бы хотелось знать, что ее отец…
– Хватит говорить об Аилессе, – перебивает Одива.
Я отшатываюсь назад, напуганная этой вспышкой злости. А она вновь прячет череп вороны в вырез платья.
– Некоторые вещи не любят огласки, Сабина. Любовь священна. Это слишком личное чувство.
Я в недоумении смотрю на нее. Еще минуту назад она первой упомянула Аилессу. Но теперь от теплоты Одивы не осталось и следа. И вдруг я вспоминаю о ее словах, которые она сказала после того, как я убила козодоя. Тогда меня так расстроило, что Аилессу не удалось спасти, что я не придала значения ее словам, но сейчас они буквально вспыхнули в голове: «Но это не означает, что я любила его». И она говорила о своем amouré.
Так кто же тогда подарил ей кулон?
Какое-то движение привлекает мое внимание к месту, где плато переходит в лес. И там, на низкой ветке ясеня, сидит серебристая сова.
Она будто услышала мои молитвы, и надежда вновь наполняет мою грудь. Сова напоминает мне об Аилессе. Возможно, Одива отвернулась от своей дочери, но Элара про нее не забыла.
Сова приведет меня к ней, как привела к катакомбам.
Одива поворачивается и прослеживает мой взгляд. А увидев сову, едва сдерживает вздох.
Я не раздумывая бросаюсь к лесу.
– Сабина! – кричит мне вслед Одива. – Куда ты собралась? Я велела всем Перевозчицам вернуться в Шато Кре.
– Но я не Перевозчица, – отзываюсь я. – И раз вы хотите, чтобы я ею стала, то мне необходимо охотиться.
– Тебе нужно отдохнуть.
– Мне нужна третья кость благодати. И я вернусь домой, как только заполучу ее.
И как только спасу Аилессу.
Я оглядываюсь через плечо, но matrone не бежит за мной. Она застыла на тропинке, прижимая руку к следам от когтей, оставленным совой.
А как только я достигаю первых деревьев, сова улетает прочь. Так что остается лишь следовать за ней в лес. Как и раньше, она приземляется где-нибудь в пределах видимости, но как только я догоняю ее, вновь перелетает на другое место. И мне остается лишь ухмыльнуться и ускориться.
Играя в догонялки, мы преодолеваем километр за километром. Вот только я едва замечаю окружающие пейзажи, потому что боюсь упустить сову из вида, так что все мое внимание сосредоточено на ее золотистых перьях. Но когда выскакиваю на дорогу, ведущую к Довру, и замечаю мост в шести метрах впереди, то ноги едва не подкашиваются, и я тут же останавливаюсь. Каменный мост напоминает изогнутую арку, а под ним находится пересохшее русло реки. И с него прекрасно видно Бо Пале, который возвышается вдали на самом высоком холме Довра.
Я у Кастельпонта.
И серебристая сова исчезла.
Мое дыхание смешивается с утренним туманом. Зачем сова привела меня сюда? Неужели Бастьен приведет Аилессу туда, где она пыталась его убить?
Я крадусь к мосту. Может, сова знает что-то неизвестное мне? Может, поблизости находится еще один вход в катакомбы? Но плохое предчувствие подсказывает мне, что стоит ждать нечто более опасное.
Я снимаю лук с плеча. А затем достаю стрелу из колчана. И чем ближе подхожу к мосту, тем сильнее напрягаются мышцы. Я смотрю направо, затем налево и вглядываюсь в русло реки. Но ничего не вижу.
А как только делаю еще один шаг, тут же замираю. Дарованное мне костью благодати обоняние улавливает затхлый резкий запах, какой бывает у прелых листьев и влажного меха. И мне почти удается определить, какому животному оно принадлежит, когда я замечаю несущегося ко мне зверя. Оскаленные клыки. Вставшая дыбом шерсть. И невероятная скорость.
Время замедляется, когда я встречаюсь с золотыми глазами шакала. А следом за ним летит серебристая сова. Она с криком подгоняет его когтями вперед.
Она привела его ко мне!
Шакал уже почти достиг моста. И в голове тут же мелькает мысль: «Я должна ранить его. Схватить, но не убить. Так приказала Одива».
Но шакал уже готов атаковать. Он взмывает в воздух. И открывает пасть.
Сова не хотела, чтобы Одива убила его. Она хочет, чтобы благодать шакала стала моей.
Я натягиваю тетиву.
Судорожно втягиваю воздух.
А затем стреляю прямо в сердце золотого шакала.
31. Бастьен
Аилесса стискивает мою руку, когда мы проходим мимо возвышающихся вдоль стен туннеля костей и черепов.
– Потерпи еще немного, – прошу я.
Свернув еще несколько раз по петляющим коридорам, мы добираемся до одной из старых известняковых шахт под Довром. И фонарь, что я удерживаю в руках, лишь немного освещает широкую яму перед нами.
– Пожалуйста, скажи, что у нее есть дно, – говорит Аилесса.
– Да, но до него метров двенадцать, – отвечаю я.
Этого достаточно, чтобы человек умер при падении, но складки, появившиеся на ее лбу от беспокойства, разглаживаются.
Мы спускаемся по лесам на своей стороне ямы. Аилесса все еще слаба. Ее ноги дрожат, а лицо так напряжено, словно она держится на ногах из последних сил. Мне хочется вновь подхватить ее на руки, но сейчас это невозможно. Преодолев шесть метров, мы сходим с лесов и сворачиваем в шахту, которая вполовину меньше потайной комнаты в катакомбах, где мы прятались раньше, и к тому же с одной стороны обрывается ямой.
Я опускаю фонарь на середину комнаты. Но ее света едва хватает, чтобы осветить все пространство. Аилесса медленно обводит взглядом то, что станет ее домом на неопределенное количество времени, отчего мои щеки заливает жар. Я отодвигаю в сторону несколько ящиков и вытряхиваю пыль из изъеденного молью одеяла.
– Это место станет уютнее, обещаю.
– Кто это сделал? – с благоговением в голосе спрашивает Аилесса.
– Сделал что?
Я оборачиваюсь и вижу, что она смотрит на дальнюю стену шахты. На ней изображен Шато Кре. Грудь тут же пронзает укол боли. Я видел руины замка лишь издали. Но изображенный замок совсем не похож на руины. Он величественный, а его башни устремляются в небо. С одной стороны от него изображены бог солнца Белин и богиня земли Гаэль, а с другой – богиня ночных небес Элара и бог Подземного мира Тирус. Я сжимаю и разжимаю кулаки, чтобы успокоиться.
– Ее создал мой отец.
– Твой отец?
Аилесса поворачивается ко мне. И на мгновение у меня перехватывает дыхание. Я не могу отвести взгляда от ее больших красивых глаз, волнистых волос, пухлой верхней губы… Если бы я обладал талантом своего отца, то создал бы ее статую.
Наконец я киваю и прячу руки в карманы.
– Он был скульптором, и очень трудолюбивым. – Я киваю в сторону одиннадцати статуэток, которые сохранил после его смерти. – Папа продавал их на рынке, чтобы заработать нам на хлеб. И не мог позволить себе тратить деньги еще и на известняк, поэтому пробирался сюда и добывал его сам.
