При всем том осуждении, которого заслуживает поведение власть имущих вьетнамцев, они бы не могли обворовывать свой народ с таким размахом без активного или пассивного соучастия тысяч американцев, в том числе довольно высокопоставленных. В 1972 г. сержант-майор Уильям Вулридж, самый старший чин среди младшего командного состава в армии США, был осужден за организацию массовой мошеннической схемы с военными клубами и магазинами военной торговли, в которой участвовали десятки сержантов службы снабжения. По словам Хэла Мейнхейта, молодого сотрудника агентства Поддержки гражданских операций и революционного развития, его регулярно просили подписать сомнительные накладные по закупке материальных средств. Проведенное им небольшое расследование показало, что все они были поддельными, и, что возмутило его больше всего, эти деньги шли в карман его коллеги: «Я знал, что среди вьетнамцев процветает воровство, но никак не ожидал, что подобными делами будет заниматься хорошо оплачиваемый американский советник»
[597].
Рыба гниет с головы
Коррупция была не просто побочным эффектом войны. Подобно бацилле чумы, она инфицировала и подрывала все усилия США в Южном Вьетнаме. Общество, в котором процветал порок и не вознаграждалась добродетель, было обречено еще прежде, чем враг открыл огонь. Стоит ли удивляться, что вьетконговские главы провинций, одетые в черные хлопчатобумажные «пижамы» и сандалии, вырезанные из старых шин, пользовались несоизмеримо бо́льшим авторитетом и поддержкой среди народа, чем их назначенные Сайгоном коллеги, которые ездили на «Мерседесах» и увешивали своих жен драгоценностями? Американцы только пожимали плечами, ссылаясь на то, что во всех азиатских странах правительства ведут себя подобным образом. Но не во всех странах правительства вели схватку не на жизнь, а на смерть с коммунистическими повстанцами.
Нгуен Као Ки, премьер-министр Южного Вьетнама в 1965–1966 гг., вспоминал: «Все, чего ни коснешься, стоило денег! Назначение на должность поближе к дому или, наоборот, подальше от соперника в любовных делах. Лицензия на импорт товаров или на ведение бизнеса. Разрешение на открытие или закрытие фабрики. Подряд на строительство. Теплое местечко для родственника. Освобождение от призыва или от службы в боевой части. Мягкий приговор для осужденного преступника»
[598]. Ки собственноручно сделал себя маргиналом в глазах журналистского корпуса в Сайгоне и мировой общественности, неоднократно признаваясь в своем преклонении перед правителем Третьего рейха. В 1966 г. в интервью немецкому корреспонденту он заявил: «Я восхищаюсь Гитлером. В начале 1930-х гг. он сплотил вашу страну, когда та находилась в ужасающем состоянии. Сегодня ситуация во Вьетнаме настолько отчаянная, что нам требуется четыре-пять гитлеров»
[599]. Ханойское Политбюро демонстрировало зеркальное благоговение перед Сталиным и Мао Цзэдуном, двумя другими кровавыми диктаторами и массовыми убийцами XX в., но в 1960-е гг. те не вызывали такого непримиримого неприятия среди западных либералов, как Гитлер.
Не добавило популярности премьер-министру и дело 35-летнего китайско-вьетнамского торговца по имени Та Винь, который стал первой жертвой антикоррупционной кампании Ки. Винь был признан виновным в хищениях, накоплении товаров, спекуляции и попытке подкупа и приговорен к смертной казни. Показательная экзекуция состоялась на рассвете 14 марта 1966 г. на Центральном рынке Сайгона в присутствии толпы народа, на глазах рыдающей жены Виня и семерых из восьми его детей. Расстрельная команда из десяти парашютистов неумело выполнила свою работу, и офицеру пришлось добивать осужденного бизнесмена из пистолета. Никто не сомневался в его вине, но чудовищная несправедливость была очевидна: Винь поплатился жизнью за то, чем безнаказанно занимались и продолжали заниматься тысячи других состоятельных вьетнамцев. Вьетконговцы убивали людей куда более варварскими способами, но им хватало ума не делать этого перед объективами телекамер. Неуклюжая жестокость Ки еще больше подорвала его и без того невысокую репутацию внутри страны и за ее пределами.
В феврале президент Джонсон встретился с Ки и Тхиеу в Гонолулу и жестко предупредил их о необходимости взяться за решение вопросов, вызывавших народное недовольство. Например, это касалось судьбы примерно 2 млн южновьетнамцев, ставших вынужденными переселенцами. Джонсон сказал своим подопечным, что вопрос с беженцами, «как говорят в моей стране, такой же горячий, как пистолет. Не в ваших интересах, чтобы я поднял белый флаг и ушел, поэтому мы должны как-то его решить». Он добавил, что, если бы они почитали The New York Times и стенограммы последних слушаний в сенатском Комитете по международным отношениям, они бы поняли, под каким давлением находится Белый дом: администрации нужны доказательства того, что ситуация в Южном Вьетнаме улучшается. Недавно Макс Тейлор заявил комитету под председательством Фулбрайта, что цель США — достичь достаточного превосходства на поле боя, чтобы заставить врага согласиться с существованием независимого некоммунистического Вьетнама. Дин Раск сказал: «Твердость — абсолютно необходимое условие для достижения мира». Но самые громкие аплодисменты сорвал великий Джордж Кеннан, который заявил комитету: «Мы заслужили бы гораздо больше уважения в глазах всего мира, если бы мужественно и решительно ликвидировали несостоятельные позиции».
Мало кто из вьетнамцев, и уж точно не Ки, хорошо понимал, как устроена Америка. Премьер-министр почти не читал американскую прессу и позже писал: «Если американцы, которые приезжали в мою страну миллионами, так и не поняли Вьетнам, как мог мой народ понять Америку?.. Я не понимал могущества американских СМИ в формировании общественного мнения и не понимал могущества этого мнения… Я считал, что Америка — это президент Джонсон и его послы и что, когда мы говорили с конгрессменами, министрами и генералами, мы говорили со всей страной. Оказалось, что это было далеко не так»
[600]. Он сожалел, что не уделял больше внимания тому, чтобы завоевать поддержку американской общественности, хотя, учитывая его личность и характер его правительства, трудно представить, что он сумел бы это сделать.
Изоляция и недальновидность сайгонских генералов спровоцировали новый кризис. Пока американцы вкладывали беспрецедентные ресурсы, чтобы спасти страну от коммунистической угрозы, их вьетнамские клиенты развернули сражения на совсем другом поле боя. Посидев в Гонолулу за столом переговоров напротив президента США, Ки решил, что теперь он вправе стать самым сильным генералом на шахматной доске. Первым разыгранным им гамбитом стало увольнение командующего 1-м корпусом генерала Нгуен Чань Тхи, который правил северными провинциями почти что как личной вотчиной со столицей в Хюэ.
Древняя столица на берегу Ароматной реки оставалась последним крупным городом, где сохранился традиционный вьетнамский дух: несуетливая и безмятежная, она была почти нетронута американизацией. Женщины Хюэ слыли лучшими поварихами в стране. У ворот Нгомон и вокруг заросших лотосами прудов сидели студенты с книгами в руках. На стенах цитадели виднелись загадочные граффити на французском: «Liberté, qu’est-ce que c’est? Amour?» — «Что такое свобода? Любовь?» В старом колониальном клубе посетителей встречал полупустой бассейн и толстый слой пыли на пианино и стопках старых номеров Le Monde и France Soir. В городе процветали и даже доминировали буддисты. Генерал Тхи убедил бонз в том, что у него с ними общие интересы. 12 марта начались первые уличные демонстрации против увольнения генерала, которые вскоре охватили студентов, распространились на Дананг и Сайгон и переросли в забастовки рабочих. В листовке, выпущенной Буддистской группой борьбы, провозглашалось: «Мы угнетены двумя силами — коммунистами и американцами. Мы должны вернуть себе право на самоопределение!»
