Десять зенитно-ракетных полков ДРВ жили под девизом «Перемещайся или умри»: как показал горький опыт, оставаться на одном месте больше 24 часов означало почти неизбежно подвергнуться воздушному удару. Oни переводили свои ЗРК из боевого положения в походное в течение часа и передислоцировались на новое место, обычно в пределах 10 км от прежнего. Они научились активировать РЛС сопровождения целей всего за пять — семь секунд до пуска ракеты. «На экране появлялись два ярких пятна очень близко друг к другу, — вспоминал Нгуен Киен Динь. — Три оператора считывали данные о скорости самолетов и одновременно кричали: „Цель!“… Командир батальона отдавал приказ: „Пуск, две ракеты, дальность…“»
[677] Затем следовала яркая вспышка, облако белого дыма и громоподобный рев. Фургон наведения, внутри которого стояла удушающая жара, слегка встряхивало, и яркая полоса устремлялась в сторону самолета. Спустя шесть секунд стартовала вторая ЗУР, и после этого был слышен только голос офицера, зачитывающего данные о дальности полета. Когда два сигнала встречались, на экране расцветало яркое пятно, окутывающее цель. Все три оператора наведения кричали: «Взрыв боевой части!» Но попадания были относительно редкими: прошло два года, прежде чем ракетный батальон Киена сбил свой первый самолет.
На протяжении всей кампании «Раскаты грома» преимущество в радиоэлектронной войне попеременно переходило то на одну, но на другую сторону. Самонаводящиеся Shrike были эффективным оружием устрашения. Когда вьетнамские пусковые расчеты поняли, что активация РЛС сопровождения превращает их в мишень — и иногда означает смерть в пределах нескольких секунд, — некоторые начали саботировать пуски. Их любимой уловкой было утверждать, что они не могут обнаружить цель, что приводило в ярость командиров. Как-то в 1966 г. под Хайфоном командир зенитно-ракетной батареи, находившийся в фургоне станции наведения, не выдержал и взорвался: «Даже я своими старыми глазами вижу цель на вашем экране! Пускайте ракеты, черт возьми! Они атакуют электростанцию в Уонгби!»
[678] В декабре 1967 г. ракетчики столкнулись с новой проблемой: американцы научились создавать помехи на радиокомандном канале между станциями наведения и их пусковыми установками. Однако баланс сил снова качнулся назад, когда сбитый американский летчик раскрыл подробности о новых бомбах Walleye с телевизионной системой наведения и об их предполагаемых целях. Два месяца спустя, на День святого Валентина 1968 г., в руки северовьетнамцев попал почти неповрежденный F-105 Thunderchief с секретным контейнером РЭП.
Русские с трудом переносили летнюю жару во Вьетнаме; они все время ходили в шортах и каждые несколько часов принимали душ. Сахар таял. Сигареты были строго нормированы. Почту они получали редко, а их радиоприемники не могли поймать ни одной советской радиостанции. Газеты приходили пачками с опозданием на несколько недель. Получение посылки — обычно там была икра, копченая колбаса, черный хлеб, «дембельские» календари для тех, чей срок командировки подходил к концу, водка и русское шампанское — было большим событием. Офицеры также получали коньяк.
Хотя СССР едва ли можно было назвать обществом с высоким благосостоянием, русские были потрясены царившей во Вьетнаме нищетой и тяжелым трудом женщин. Как и американцы, русские были очарованы красотой вьетнамских девушек, однако любое «братание» с местным населением было строго запрещено. Девушки из соседней деревни заходили в часть, где служил Петр Залипский, «чтобы поболтать, и иногда позволяли несколько поцелуев, но, если ваши руки оказывались там, где не должны были быть, или вы пытались прижать девушку к стене, она отталкивала вас мягко, но ощутимо. Они были очень сильными»
[679]. Друг Залипского Иван влюбился в потрясающе красивую девушку, наполовину француженку, работавшую в военной столовой, и они обратились за разрешением зарегистрировать брак. Но спустя несколько дней девушка исчезла, а Ивана предусмотрительно отправили домой. Однажды Валерий Мирошниченко увидел, как женщины под охраной таскают камни, и спросил у переводчика, кто они такие, на что тот холодно ответил: «Они отбывают наказание за то, что путались с иностранцами».
Десятилетний сын северовьетнамского радиоинженера был научен родителями не разговаривать с незнакомцами, чем сильно расстраивал молодого советского советника по фамилии Селягин, работавшего с его отцом. Когда «дядя Се» наклонялся, чтобы угостить его конфетой, мальчик принимался визжать: «Я был так напуган его ростом, его густыми волосами, большими серыми глазами»
[680]. Но большинство русских хорошо ладили с местными. Один любил развлекать детей карточными фокусами. Другие завоевывали популярность тем, что делали и дарили семейные фотографии — ценный подарок в обществе, где фотоаппараты были непозволительной роскошью. Однако вьетнамцы внимательно следили за своими гостями, даже в туалетах, и всячески препятствовали тому, чтобы их предполагаемые союзники учили вьетнамский язык.
Русские ненавидели местных комаров, «огромных, как B-52». Многие с трудом привыкали к экзотическому и скудному, на их взгляд, питанию. Между тем их рацион можно было назвать роскошным по сравнению с тем, как питалось местное население; их в изобилии снабжали пивом, но мясо всегда было в дефиците. В подразделении Петра Залипского «ловили на кузнечиков гигантских лягушек — у них было вкусное мясо, белое и нежное, как у курицы… я до сих пор предпочитаю лягушачье мясо морепродуктам»
[681]. Некоторые приучились есть змей и находили их гораздо вкуснее местной свинины, которая почему-то готовилась вместе с щетиной. В мисках с едой ползали вездесущие муравьи, а молоко было редкостью. Служившему в Хайфоне Валерию Панову повезло больше других: он мог ловить в море рыбу, и изредка с помощью перемета ему удавалось поймать диких уток. По словам Юрия Кислицына, «это была очень голодная страна: мы говорили, что вьетнамцы едят все, что ползает, кроме танков, все, что плавает, кроме авианосцев, и все, что летает, кроме B-52». Как-то к ним в подразделение прибилась собака, которую они назвали Као-Ке, и все заботились о ней — а потом съели.
Майор Петр Исаев возглавил группу авиационных советников в конце 1960-х гг., когда на вооружении северовьетнамской авиации ПВО стояли советские МиГ-21. Ему довелось стать свидетелем самых разных фиаско: однажды командир авиакрыла забыл, в какое положение нужно перевести рычаг управления шасси, не выпустил стойки и посадил самолет на брюхо в присутствии группы ВИП-зрителей. Вьетнамский пилот вполне обоснованно чувствовал себя опозоренным, а русские пытались его утешить, говоря: «В летном деле всякое бывает»
[682]. Исаев считал, что идеология занимает слишком большое место в подготовке пилотов, и был шокирован тем, что боевые задания среди пилотов распределялись специальным парткомитетом, половина членов которого не разбиралась в авиации. Когда он попытался настоять на том, чтобы изменить эту практику, а также ввести послеполетный разбор результатов, замполит полка дал ему жесткий отпор. «Товарищ, вы прибыли сюда, чтобы помочь нам в нашей борьбе против американских агрессоров, — сказал он через переводчика. — Все остальное — не ваше дело».
