Пехотинцы любили говорить, что они были «прижаты к земле», что было довольно-таки спорным выражением. Иногда это могло означать, что отделение, взвод или рота попали под такой интенсивный огонь противника, что не могли сдвинуться с места. Но гораздо чаще это означало, что попросту никто не хотел геройствовать и зарабатывать себе медаль Почета — все предпочитали затаиться и не высовываться, вызвав артиллерийскую или воздушную поддержку. Вот почему радисты играли в этой войне такую важную роль. Большинство боевых столкновений были короткими: в одном контакте, который длился всего 30 секунд, патруль из 35 морпехов потерял убитыми и ранеными 15 человек
[768]. Очень часто небольшая группа вьетконговцев вела огонь минуту-две и покидала зону, прежде чем начинала работать американская артиллерия. По словам Винса Феллеттера, «в отличие от нас, они легко прерывали огневой контакт и уходили».
Младшим командирам было нелегко командовать своими людьми во время боя среди густой растительности: сигналы руками были не видны, а кричать — бесполезно среди какофонии взрывов гранат, автоматического огня, криков страха и боли. Некоторые командиры батальонов пытались руководить своими подразделениями с бортов Huey, круживших над полем боя, но солдаты презирали эту практику. По словам капитана Кена Мурфилда, их полковник и начальник оперативного отдела предпочитали высоту около 300 м, бригадный генерал — больше 500, а командующий дивизией — больше 700: «Я помню одно сражение, когда командующий американскими войсками, клянусь богом, висел на высоте в километр… Пехотинцу, который там, внизу, рвал жопу под градом свинца в ближнем бою, было трудно уважать такое командование — парящее в облаках в накрахмаленной униформе — и тем более ощущать себя с ним единым целым»
[769].
Ротные командиры порой приходили в бешенство от попыток старших офицеров вмешиваться в командование действиями их подразделений в ходе боя. Винс Феллеттер вспоминал: «Как-то дело дошло до того, что я сказал нашему батальонному, чтобы он убрался к чертям из радиосети, пока не закончится контакт… Да, я немного вышел из себя… потом это вызвало некоторые проблемы». Поразительно, что во многих мемуарах и документальных романах о войне во Вьетнаме, таких, например, как роман Карла Марлантеса «Маттерхорн» (Matterhorn), чувствуется не просто отсутствие уважения к старшим офицерам, но и открытое презрение и даже ненависть к ним.
Во время огневого контакта случалось всякое: пехотинцам во взводе Чарли Шиаба однажды пришлось стрелять над головами своих же товарищей, которые пытались отлынивать от боя, — «они просто старались отползти назад»
[770]. В каждом взводе были такие люди. Шиаб узнал, что служивший до него санитар наотрез отказался ходить в патрули и добился перевода в госпиталь. После тяжелого сражения на горе Чумоор оставшиеся в живых пехотинцы в одной роте не смогли найти своего сержанта: «Он казался порядочным парнем… потом выяснилось, что он вызвался отнести раненого в тыл… и больше его не видели»
[771].
Рядовые пехотинцы уважительно называли санитаров «доками», понимая, что, если их ранят, первая медицинская помощь, от которой зачастую будет зависеть, выживут они или нет, приходит именно от санитара. Отправляясь в глубинную разведку, Дэвид Роджерс нес с собой аптечку в сумке из-под взрывчатки С4: соляные таблетки, перевязочные материалы, морфин, две банки альбумина, внутривенную капельницу, а также дымовые гранаты для вызова эвакуационного вертолета. Если намечалось серьезное сражение, он также надевал разгрузочный жилет под магазины для АК-47, который заполнял ампулами с морфином и другими медицинскими принадлежностями. На ремне на D-кольце висели ножницы. «У большинства ран было небольшое входное отверстие и довольно большое выходное, — вспоминал Роджерс. — Один раз я не смог найти раневое отверстие — должно быть, этот парень был нашпигован шрапнелью. Я не знал, что с ним делать. Когда мы погрузили его в вертушку, он был еще жив, но умер, не долетев до Кути». Фред Хиллиард, 26-летний выпускник Вест-Пойнта, считал, что очень часто атаки теряли импульс и стопорились из-за эвакуации раненых: «Вынести раненого товарища с поля боя считалось приоритетом. На убитых не обращали внимания»
[772]. По его словам, люди испытывали «к раненому эмоции, которых нет по отношению к мертвому. Теплящийся в теле огонек жизни так важен, что стоит ему погаснуть, и ваше эмоциональное отношение сразу меняется… Эвакуация тела — дело логистики». По словам Джима Уильямса, когда люди решали вынести раненого с поля боя, «отчасти они делали это потому, что это был хороший предлог выйти из-под огня, и это убивало всех нас — в прямом смысле слова, — потому что, как только вы теряли огневое преимущество, враг его получал — и пригвождал вас к земле»
[773]. Своим людям в роте он говорил: «Мне плевать, кого там ранили, пусть даже вашу мать, — вы оставляете их лежать и продолжаете сражаться».
Один офицер-коммунист скептически отозвался об американских солдатах: «Они несли слишком много ненужных вещей, были слишком тяжелыми и медленными. Мы издали знали, что они идут»
[774]. Но солдаты ВНА были ненамного лучше в деле маскировки: сидевшие в засаде американцы узнавали об их приближении по тем же звукам, что выдавали их самих: по бряцанию оружия, позвякиванию фляжек, беспечной болтовне. Однажды в ходе интенсивного огневого контакта люди в роте Энди Финлейсона совсем пали духом, когда один вдруг начал вслух насмехаться над коммунистами. Как вспоминал Финлейсон, «вскоре все гоготали и орали вьетконговцам: „Давай, Чарли, иди сюда, возьми нас!“… Не знаю, что именно сработало — плотный огонь, который мы на них обрушили, или гранаты, или наш смех, но они ушли»
[775].
После ожесточенного сражения пехотинцы старались собраться вместе, чтобы прочитать короткую молитву над павшими товарищами, но, когда потерь стало слишком много, от этой традиции отказались. Нанесение увечий вражеским трупам было распространенной практикой. В октябре 1967 г. репортер и оператор телеканала CBS навлекли позор на журналистскую братию, когда перед камерой дали солдату нож и попросили отрезать ухо мертвому коммунисту на глазах у телезрителей. Солдат был предан военному суду, а телевизионщики предпочли бежать из страны, чтобы не давать показаний в суде. Тем не менее все знали о таких «сувенирах». Однажды батальонный военврач отвел Уолта Бумера в сторону и сказал, что его люди собирают уши. Тем же вечером Бумер построил свою роту и сурово предупредил: «Узнаю, что кто-то сделал это еще раз, пристрелю. Что скажут ваши матери?» Он считал, что такие эксцессы следует подавлять жесткой рукой: «Если это не остановить, отрезание ушей может перерасти в более страшные зверства. Офицеры в Милай пренебрегли этим — и посмотрите, что там произошло»
. Некоторые солдаты довольствовались тем, что оставляли на трупах врага карту туза пик.
