Никакие операции по зачистке местности, никакие воздушные кампании с громкими кодовыми названиями, никакая огневая мощь не могли уменьшить упорство и жестокость коммунистов. В декабре 1967 г. вьетконговцы захватили общину Дакшон на Центральном нагорье, убили больше 250 человек из 2000 проживавших там беженцев-монтаньяров и сожгли деревню
[800]. А северовьетнамские генералы в Драконьем дворе строили куда более грандиозные планы.
Глава 17. Наши парни, их парни: война во Вьетнаме
Сонг Куа Нгай — «Давайте проживем еще день»
До того как попасть в плен, Даг Рэмзи нередко садился вместе со своим неуемным боссом Джоном Ванном в их ярко-желтый пикап, изрешеченный отверстиями от пуль, и они отправлялись в рискованную поездку по окрестностям — просто ради того, чтобы полюбоваться вьетнамскими пейзажами. Он писал: «Мы проезжали мимо плодородных полей со зреющим рисом, которые в закатных лучах солнца сначала медленно, а потом все быстрее меняли цвет с соломенного до шафранного, пока наконец не окрашивались в красновато-медный на вечерней заре. Мы, словно впервые выехавшие на природу городские дети, наслаждались прохладным воздухом с дуновениями свежего ветра, окружающими видами, звуками и даже бьющими в нос резкими деревенскими запахами. Иногда мы заезжали на пару минут в какую-нибудь деревушку с домиками, крытыми глиняной черепицей или тростниковыми крышами, где люди ужинали и готовились ко сну, как это делали их предки на протяжении сотен лет, — тем самым мы старались хоть ненадолго стереть из памяти страшные воспоминания, картины безжизненных тел и напомнить себе о том, что существуют простые мирные люди, которые ведут простую мирную жизнь с ее незатейливыми радостями»
[801]. «Конечно, я понимал, что все это рано или поздно изменится, причем скорее раньше, чем позже, — с грустью добавлял Рэмзи. — Скоро этот пейзаж обретет черты XVIII в., если не сразу XX в. Я также знал, что за этими безмятежными романтическими картинами скрываются суровые реалии, в которых жили 90 % населения, такие как пожизненный непосильный ручной труд, вечная полунищета, препятствующие прогрессу суеверия и очень короткая продолжительность жизни». Крестьяне бежали от войны в города: к 1970 г. численность городского населения по сравнению с началом десятилетия выросла на 40 %.
Люди привыкают жить почти в любых условиях. Молодые вьетнамцы воспринимали войну как нечто естественное наряду с рисовыми полями и пальмовыми рощами. Нгиен Кхием вспоминал о своих школьных днях: «Мы научились убегать, когда слышали звук ракеты, а на остальное не обращали внимания»
[802]. Продолжавшаяся война определяла жизненный путь всех вьетнамцев, даже выходцев из привилегированных слоев. Фан Тан Нгыу мечтал окончить химический факультет и заняться фармацевтикой. Но в 1966 г. у него попросту не было иного выбора, кроме армии и силовых структур, — в конце концов он стал офицером Специальной службы полиции. На протяжении всей жизни он сожалел о несостоявшейся карьере фармацевта: «Я был успешен на службе, но, знаете, на полицейских все равно лежит это клеймо…»
[803] На контролируемых американцами территориях местные жители имели возможности неплохо заработать, но и платили за это свою цену: как-то ночью грузовик из подразделения полевой артиллерии на дороге в Куинён насмерть сбил шестилетнюю девочку из племени монтаньяров, а на следующую ночь недалеко от Контума была сбита престарелая женщина. Однажды вьетнамский водитель грузовика ради шутки дал оглушительный гудок в спину велосипедисту, который от испуга съехал в кусты и серьезно повредил стопу, попавшую между спицами колеса. Его коллега-водитель сказал с нескрываемым осуждением: «Именно так вели себя некоторые американцы»
[804].
Война привела в упадок обе враждующие вьетнамские столицы, хотя Ханой по понятным причинам выглядел гораздо хуже. В конце 1960-х гг. суровый аскетизм жизни северовьетнамцев усугубился влиянием Великой культурной революции Мао Цзэдуна. Дети в принудительном порядке отправлялись в государственные детские сады; в сельском хозяйстве была проведена радикальная коллективизация; частная собственность подвергалась резкому осуждению. Ханойское руководство объясняло эти меры требованиями войны с американскими империалистами. Компартия Советского Союза была официально признана «ревизионистской».
По состоянию Сайгона также было видно, что война затмевает собой все прочие заботы, включая уборку улиц. В 1930-х гг. ипподром Футхо мог посоперничать в своей роскошности с парижским Лоншаном. Но в конце 1960-х гг. красно-желтые трибуны изрядно пооблупились, в загонах для лошадей роились стрекозы. Изредка по воскресеньям устраивались забеги, во время которых изящные жокеи что есть мочи гнали нетренированных лошадей, которые ненавидели жару так же сильно, как американские пехотинцы. На обветшавших трибунах собирались азартные зрители, делали ставки на своих фаворитов, но даже самый внимательный наблюдатель не смог бы определить, на какую сторону в этой войне сделал ставку тот или иной любитель бегов. Взять, например, Чыонг Ньы Танга, директора крупной сахарной компании Société Sucriere, в которой работали 5000 человек. Он вел активную светскую жизнь, владел загородным домом на мысе Сен-Жак, отдыхал в курортном Далате, играл в теннис и карточную игру «четыре цвета» в лучших домах — и был одним из высокопоставленных руководителей НФОЮВ.
В 1965 г. на него донесли, но он сумел оправдаться: отделавшись шестью месяцами тюрьмы, он вышел на свободу и вернулся в свой просторный кабинет в штаб-квартире Société Sucriere. Однако два года спустя его выдал перебежчик по имени Ба Ча, который позже был убит Вьетконгом. Танг дал яркое описание сайгонской тюрьмы, в которой ему пришлось провести несколько месяцев: «Сцена, которую я увидел… поразила меня таким ужасом и страхом, что я словно лишился души. По всей длине коридора на полу лежали люди с кандалами на лодыжках, скованные в живую цель. У многих были залитые кровью, распухшие лица; конечности у некоторых находились под какими-то неестественными углами. Кто-то корчился в муках. Другие просто лежали с безучастным взглядом. Из этого месива тел раздавались стоны и плач. Воздух словно был наполнен низким, непрерывным воем. Мое сердце бешено заколотилось. С одной стороны коридора были двери, которые вели в комнаты для допросов. Из-за этих дверей раздавались проклятия и вопли боли»
[805]. Танг благодаря своему привилегированному положению с обеих сторон и деньгам сумел избежать этой печальной участи. Его жена сначала подкупила главного следователя за $6000, чтобы избавить мужа от пыток
[806]. И еще $5000 заплатила председателю суда (который впоследствии стал главным советником по безопасности президента Тхиеу), чтобы тот вынес Тангу мягкий приговор. Танг получил всего два года тюрьмы, после которых присоединился к своим товарищам по НФОЮВ в джунглях.
