Для южных вьетнамцев семейные узы были важнее любой идеологии. Старожил Сайгона, сотрудник ЦРУ Фрэнк Снепп восхищался вьетнамским народом, но отвергал идеализированный взгляд Фрэнсис Фицджеральд: «Мне приходилось иметь дело с совсем другим Вьетнамом. Я не видел, чтобы они всеми фибрами души ненавидели колониализм. Они были чрезвычайно прагматичны: в конце концов, им приходилось постоянно приспосабливаться к новым хозяевам». Главный советник президента Тхиеу по психологической войне скрывал в своем доме невестку, которая руководила коммунистической ячейкой в Хюэ. Начальник штаба армии приютил двух племянников своей жены, отец которых занимал высокий пост в компартии. Дочь Танга Лоан была близкой подругой дочери президента Тхиеу, Туан-Ань — президент продолжал принимать девушку в своем доме даже после того, как вскрылась двойная жизнь ее отца, и, более того, совершил благородный поступок, оплатив учебу Лоан на факультете вычислительной техники в Пенсильванском университете
[807].
Война продолжала разрушать уникальные природные красоты Вьетнама и его общество: в стране появилось 77 приютов для сирот и более 200 000 малолетних преступников. Крестьяне, устав засеивать рисовые поля, которые утюжила военная техника, бросали деревни и перебирались в города. Над Сайгоном и его военными пригородами Лонгбинем и Таншоннятом постоянно висел едкий смог. Улицы были разбитыми, в сплошных выбоинах и ямах из-за многолетнего отсутствия ремонта, особенностей климата и резко возросшей интенсивности дорожного движения, особенно после того как в 1967 г. страну захлестнуло «цунами» мопедов «Хонда». Неотъемлемыми атрибутами пейзажа стали кучи мусора и горы мешков цемента, бетонные блоки и колючая проволока постов безопасности, а также клубы черного дыма, изрыгаемого мощными дизельными грузовиками.
Вдоль реки Сайгон и впадающих в нее каналов выросли трущобы. В многочисленных уличных мастерских сидели ремесленники, которые что-то пилили, привинчивали и латали. Каждая столичная улица имела свою специализацию в предложении товаров и услуг: на одной продавались товары для кухни, на другой — электрические вентиляторы, на третьей — кондиционеры, велосипеды, одежда, книги, фотоаппараты, маленького размера военная форма для детей, рыбный соус, овощи, орехи, апельсины, лягушки и угри, рисовый спирт под видом виски или бурбона. Также предлагались девушки в широчайшем ассортименте, среди которых встречались настоящие красавицы, с крикливым макияжем и выражением лица, варьировавшимся от королевского высокомерия до глубокой меланхолии. В Сайгоне все еще оставались островки былой колониальной романтики, но они только подчеркивали окружавшую грязь и запустение. Было всего лишь вопросом идеологического вкуса, что предпочесть — развращенную убогость Сайгона или унифицированную коммунистическую серость Ханоя.
Война обходила города стороной — она шла только в сельской местности. Крестьяне часто жаловались бойцам Вьетконга: «Вам проще. Все, что у вас есть, это ваши ружья и вещмешки. Вы можете взять их и уйти куда угодно. У нас есть жены, дети, буйволы, рисовые поля и сады — мы не можем взять их с собой. Поэтому нам приходится оставаться в наших деревнях». Многие стали фаталистами, живя по принципу Сонг Куа Нгай — «Давайте просто проживем еще день». Немаловажным фактором успеха коммунистов было то, что они вели гораздо более эффективную пропагандистскую работу с сельским населением, чем сайгонский режим. Например, они распространяли слухи, что программы «круглоглазых» по вакцинации населения на самом деле были наказанием за поддержку ВК и делали детей бесплодными. Американский эксперт по борьбе с вредителями безуспешно пытался убедить крестьян, чтобы те перестали продавать крыс для еды.
В рамках инициативы по улучшению солдатского рациона американское командование заменило любимый всеми вьетнамцами ферментированный рыбный соус ныок-мам на корейский соевый соус, который те ненавидели. Первое время крестьяне были в восторге от высокоурожайного «чудо-риса» — вскоре больше половины производства риса в Южном Вьетнаме стало приходиться на новые элитные сорта, которые в шутку прозвали «Хонда-рисом», потому что хорошие заработки позволяли крестьянам покупать мопеды. К сожалению, эти чудо-сорта требовали также большого количества удобрений и пестицидов — когда американцы урезали экономическую помощь, а цены на нефть и удобрения взлетели, многие южновьетнамские производители риса были разорены.
Мало кто из сельских жителей рассматривал сайгонское правительство как защитника и благодетеля — это была некая отдаленная и чуждая сущность, которая облагала их налогами и отбирала сыновей. Коммунисты делали то же самое, но умело убеждали крестьян в том, что это совершается ради их же блага. В то время как солдаты ВСРВ самовольно отбирали у крестьян фрукты и птицу, один американский пленный был поражен тем, с каким уважением вьетконговцы относились к чужой съедобной собственности: «Однажды наша колонна проходила через овощное поле, которое принадлежало другому партизанскому отряду. Ни один из наших охранников не сорвал ни листочка капусты, хотя большинство не видели свежих овощей больше года»
[808]. Австралийский военврач Норман Уиндхэм, служивший в Вунгтау, писал: «Крестьяне не хотят ничего, кроме мира. Им нечего терять, поэтому они не боятся, что к власти придут коммунисты и все у них отберут»
[809].
Как в сердцах заметил генерал Крейтон Абрамс, местные южновьетнамские чиновники «настолько некомпетентны, что [коммунистам] нет смысла их убивать»
[810]. Пожалуй, единственными сельскими жителями, которые поддерживали сайгонское правительство, были те, кому довелось пожить на Севере. В 1967 г. пожилой деревенский староста по имени Нго Динь Хо сказал британскому журналисту, что десять лет, которые он в юности прожил при коммунистах, были «земным адом». Многие его соседи-рыбаки на острове Фукуок у дельты Меконга также были беженцами с коммунистического Севера. «Это очень хорошая земля, — сказал Хо. — Если бы мы смогли освободить ее от партизан, она бы стала настоящим раем, прекрасной мечтой… Я очень благодарен Соединенным Штатам за помощь»
[811]. Если бы гораздо больше южных вьетнамцев знали, что такое жизнь при коммунистическом режиме, война могла бы закончиться совершенно иначе.
Коммунисты
1967 г. выдался тяжелым для коммунистических сил в Южном Вьетнаме. Солдат 3-й дивизии ВНА «Желтая звезда» писал: «Люди шли в бой, полные сил и решимости, а когда возвращались, от всей роты могло остаться всего четыре — семь человек, которые скорбно сидели вокруг одного котелка с рисом и ели»
[812]. После ожесточенных столкновений с 1-й воздушной кавалерийской дивизией «наши солдаты были напуганы и подавлены». Тот же солдат утверждал, что после одного сражения зимой 1967 г. его собственный батальон был «порван в клочья» — от 240 человек осталось всего 38. Они не получили никакого пополнения и продолжали сражаться в таком составе.
