Полковник Нгуен Ан был страстным охотником, не упускавшим ни одного оленя. Но однажды его люди завалили более крупную дичь. «Как-то во время перехода, — писал он в мемуарах, — с головы к хвосту колонны начали передавать новость: „Там добыли слона. Поспешите!“»
[826]. Все ускорили шаг. Когда Ан со штабной группой прибыл на место, они действительно увидели слоновью тушу. Солдатам пришлось взорвать у его крупа небольшой заряд взрывчатки, потому что ножи не могли прорезать толстую шкуру. «Один человек выбрался откуда-то из его живота с толстыми ломтями мяса в руках. Люди толпились вокруг туши, толкали друг друга, одни срезали мясо с изогнутых ребер, другие пытались вырезать стейки с задней части. Самые лакомые куски с ног и крупа уже были срезаны. Всего за несколько часов от слона осталась только шкура и скелет». Это счастливое место навсегда осталось в их памяти: с тех пор на картах ВНА оно было обозначено как «Слоновое поле».
Но, как бы они ни голодали, северовьетнамские солдаты отказывались есть все подряд: герой романа Бао Ниня Киен рассказывает историю о том, как однажды его товарищ Тхинь по прозвищу Наглый подстрелил большого орангутана. Он позвал на помощь трех человек, и они дотащили обезьяну до лагеря. «Но вот ведь чертовщина: когда мертвое животное обрили, оно оказалось похожим на толстую женщину, изъеденную язвами, и серые глаза ее казались живыми. Все отделение с дикими воплями бросилось прочь, бросив на месте свой скарб»
[827]. Киен с товарищами похоронили орангутана и даже поставили сверху могильный камень.
Голод был не худшей проблемой, с которой сталкивались солдаты ВНА. Змеи, сороконожки и другие ядовитые твари были опасны не только для иностранцев, как считали многие американцы. Что касается погоды, то у вьетнамцев была популярна заунывная песня, где были такие строки: «Дождь, что стекает с банановых листьев капля за каплей, говорит нам, что наступила осень». В сезон дождей американские и вьетнамские бойцы ходили в насквозь промокшей униформе, которая никогда не высыхала, и никакие навесы не спасали от льющихся с неба потоков воды, — но даже в таких условиях после длительных переходов они засыпали как убитые. «После того как ты за день прошел 30 км, — вспоминал Банг, — и еще 30 накануне, ты засыпал в тот же миг, как только объявляли привал, и неважно, лил дождь или нет»
[828].
Еще одной проблемой были болезни, от которых у медработников почти не было лекарств. В 1967 г. рядовой ВНА сдался южновьетнамцам. Он страдал острой малярией, и врач в лагере в Камбодже, который по счастливой случайности оказался его дальним родственником, посоветовал ему стать чиеу хой — перебежчиком, если он хочет выжить, иначе жизнь в джунглях убьет его. Его поместили в полевой госпиталь Армии США и сделали массивное переливание крови, в котором он срочно нуждался, — его лечение было профинансировано за счет пожертвований 20 щедрых американцев. Восстановив здоровье, он стал бойцом вооруженной пропагандистской роты ВСРВ и с восторгом говорил своим новым товарищам: «Да здравствуют Тхиеу, Ки и американские империалисты!»
[829] По его словам, единственным коммунистом, к которому он сохранил теплые чувства, был врач в камбоджийском лагере, который посоветовал ему перейти на сторону сайгонского правительства.
Хронические болезни — малярия и заболевания, вызванные недостатком витаминов, — поражали даже старших офицеров ВНА и руководителей НФОЮВ. Чыонг Ньы Танг два месяца в год на протяжении всех шести лет пребывания в джунглях валялся с тяжелой лихорадкой: «Почти все бойцы в джунглях имели болезненно-бледный желтушный цвет лица». Министр здравоохранения ДРВ отправился на Юг, чтобы найти способы борьбы с малярией, в конце концов сам заразился этой болезнью и умер. Многие бойцы ВНА и НФОЮВ мучились геморроем.
Если американские солдаты тосковали вдали от дома, то северовьетнамские солдаты оказывались почти в абсолютной изоляции: они мало что знали о том, что происходит в мире за пределами их непосредственного опыта. Переход по тропе Хо Ши Мина оставался все таким же трудным и опасным делом даже после того, как некоторые участки стали проходимы для грузовиков. Полковник Ан, которого отозвали в Ханой, рассказал о своем возвращении: «Каждую ночь по тропе растягивалась длинная вереница из сотен грузовиков и других транспортных средств… В какой-то момент наша колонна внезапно остановилась, и все автомобили поспешно выключили фары. Мы услышали в небе рев самолетов и увидели далеко впереди яркие вспышки. Мы прождали несколько часов. В конце концов я посмотрел на часы и с тревогой увидел, что уже 4 часа утра — скоро начнет светать. Я пошел к голове колонны, чтобы посмотреть, что там происходит. Стояла поразительная тишина. Казалось, вокруг не было никого живого, я даже слышал жужжание ночных насекомых. Я постучал в кабины нескольких грузовиков и громко спросил: „Есть кто?“ Но не получил ответа. Тогда я внимательно прислушался и услышал храп. Я вернулся к своему автомобилю, и мы сумели проехать вдоль колонны, оставив ее позади»
[830]. Но через несколько километров под их автомобилем обрушился мост, и Ан получил тяжелые ранения — он прибыл в Ханой, весь обмотанный бинтами. Один из его жизнерадостных товарищей пошутил: «Ты столько месяцев провел на Центральном нагорье и вот наконец-то вернулся домой, мечтая поцеловать жену, а твои губы распухли, как воздушные шары. И что ты собираешься делать?»
С регулярной периодичностью армейский почтальон отправлялся в путь по тропе Хо Ши Мина, неся с собой около 30 кг писем. Было чудом, если хотя бы небольшая их часть переживала все бомбардировки и проливные дожди и доходила до адресатов. «Из-за дождей письма часто промокали, так что их невозможно было прочитать, — вспоминал один солдат, добавляя, что они все равно были им рады. — В хорошие времена мы получали почту два раза в год. В плохие времена — реже. Если человек получал письмо, оно никогда не оставалось его личным делом: весь отряд собирался, чтобы послушать, как его читают вслух»
[831].
Операции американских и южновьетнамских сил вынуждали отряды ВНА и ВК часто и быстро менять места базирования своих лагерей. Молодой доктор Данг Тхюи Чам глубоко сожалела, что им пришлось оставить маленький примитивный полевой госпиталь, который она так полюбила: «Пожалуй, нет ничего печальнее, чем зрелище эвакуации: брошенные хижины, без вещей, без жизни. Сегодня вечером, когда я вернулась из джунглей, враг был уже недалеко — я смотрела на наши чудесные домики, и мое сердце наполнялось ненавистью… Столько пота было пролито при укладке каждого камня, каждой связки соломы. Если мы навсегда покинем этот лагерь, сможем ли построить такой же госпиталь где-то в другом месте?»
[832]
