2 февраля Абрамс объявил: «Шоу начинается! Занавес открывается, сцена готова»
[1217]. На встрече с делегацией Южной Кореи он сказал, что цель коммунистов — «ударить по самому слабому месту во всей этой комбинации, по воле американского народа… Если они сумеют взять Бенхет или Контум за неделю… и угрожать захватом Куангчи… пресса станет вопить, что вьетнамизация провалилась. И тогда даже последние конгрессмены, готовые поддержать продолжение экономической помощи ЮВ, окончательно разуверятся во всем этом предприятии»
[1218]. Принимая во внимание все вышесказанное, кажется тем более удивительным, что северяне сумели достичь значительной степени внезапности, когда в конце концов нанесли удар. Отчасти это объяснялось тем, что Абрамс ожидал наступления на Тет, и, когда его не произошло, СМИ высмеяли его за ложную тревогу. К тому же никто в Вашингтоне не хотел слышать плохих новостей. Генри Киссинджер был убежден, что держит коммунистов под контролем парижским процессом, и переключил внимание на другие геостратегические проблемы.
21 февраля Ричард Никсон начал свой исторический визит в Китай, который стал триумфом и для него самого, и для его «турагента», организовавшего это путешествие: Киссинджер появился на обложке журнала Time, хотя истинным вдохновителем этой инициативы был Никсон. Китайцы и американцы говорили друг с другом со значительной степенью откровенности, согласившись оставить в стороне разногласия по поводу Тайваня. Президент открыто заявил о готовности США уйти из Южного Вьетнама и своем безразличии к тому, что будет происходить с этой страной дальше, при условии, что коммунисты предоставят им «разумную паузу», «достаточную паузу» или «пристойную паузу» — все эти формулировки в разное время употреблялись Генри Киссинджером в разговорах с Чжоу Энлаем
[1219]. Китайцы заявили о желании — как показало будущее, вполне искреннем — положить конец своей изоляции и наладить с США деловые отношения, ради которых были готовы пойти на определенные политические жертвы. Однако они отказались прекращать помощь Ханою, разрушив наивные мечты американского президента и его советника о том, что Китай может пойти на такую уступку. Таким образом, полетев в Пекин за миром во Вьетнаме, Никсон вернулся оттуда по большому счету с пустыми руками — только восторженные заголовки в мировых СМИ могли служить ему некоторым утешением.
Тем не менее позиция китайского руководства дала ему уверенность в том, что теперь США могут делать на Севере почти все что угодно: призрак китайского военного вмешательства, на протяжении десяти лет довлевший над американскими стратегами, наконец-то исчез. С этого момента дальнейшая политика Никсона в Индокитае ограничивалась только американским народом, представленным в конгрессе, а не Китаем или Советским Союзом. Ле Зуан и его соратники в ханойском Политбюро не могли не почувствовать этого сдвига в стратегическом балансе сил и пришли в ярость от того, что они восприняли как «предательство» Мао, который всего парой предостерегающих слов, сказанных президенту США, мог бы избавить их от нового града бомб. Один из членов Политбюро гневно сказал, что, согласившись на встречу с Никсоном, председатель китайской компартии «бросил спасательный круг тонущему пирату». Обиду Ханоя не смягчил даже щедрый поток китайской военной помощи.
Бесплодные официальные переговоры между Северным Вьетнамом и США шли в Париже с 1968 г., последовательно возглавляемые с американской стороны Авереллом Гарриманом, Генри Кэботом Лоджем и Дэвидом Брюсом. Фред Вейанд был некоторое время прикомандирован военным советником к американской делегации. «Коммунисты были непримиримыми фанатиками, — с отвращением вспоминал он. — Никаких уступок. Когда мадам [Нгуен Тхи Бинь] садилась за стол переговоров, вы буквально чувствовали, как ее переполняет ненависть»
[1220]. Единственными встречами, на которых происходило что-то значимое, были периодические тайные сессии между Киссинджером и Ле Дык Тхо, которые проходили на скромной вилле в предместьях Парижа, принадлежавшей Французской коммунистической партии. Но даже они зашли в тупик из-за упрямого требования Ханоя отстранить от власти президента Тхиеу и ответного требования США вывести с Юга все регулярные части ВНА, хотя с лета 1971 г. американцы понимали, что в лучшем случае смогут добиться лишь видимости такого ухода. Несмотря на то что в год очередной президентской кампании Никсон был решительно настроен не получить клеймо «капитулянта» и не переставал твердить на публике: «Мы не можем проиграть эту войну», поначалу он намеревался вернуть домой весь американский контингент задолго до дня голосования и был переубежден только Киссинджером, который считал необходимым оставить во Вьетнаме некоторые силы даже после выборов. Любопытно, что, как показывают магнитофонные записи многочисленных бесед между Никсоном и Киссинджером в Овальном кабинете, советник по национальной безопасности подчеркивал центральное значение президентских выборов 1972 г. даже более настойчиво, чем сам кандидат, потворствуя тщеславию своего хозяина в столь откровенно льстивой манере, что она покоробила бы даже самого «короля-солнце» Людовика XIV. «Думаю, я — самый жесткий лидер, который был у Америки со времен Рузвельта», — говорил президент. «Без сомнений», — подтверждал Киссинджер
[1221].
Никсон рассматривал кампанию бомбардировок как средство оказания давления на Север, которое американские избиратели — согласно опросам общественного мнения, которые президент внимательно изучал, — считали приемлемым и даже, что любопытно, фактически одобряли, в отличие от использования наземных сил. Впоследствии возникнут споры о том, в какой мере эскалация бомбардировок была обусловлена дипломатическими императивами, а в какой — маниакальной личной одержимостью президента подчинить коммунистов своей воле. Исследователи продолжают горячо обсуждать нюансы и сроки изменения позиции США в ходе процесса мирного урегулирования во Вьетнаме, однако эти конкретные детали вряд ли имеют большое значение. Ключевые реалии были ясны и однозначны, откладывалось только время их окончательного признания: Соединенные Штаты приняли решение уйти из Вьетнама, и теперь едва ли не единственным, что их заботило, была судьба американских граждан, находившихся в руках коммунистов. На эту проблему было потрачено много слов и сил, впрочем, абсолютно впустую, поскольку было очевидно, что Ханой освободит военнопленных, как только последние американские войска покинут Вьетнам. Как заметил стрелок B-52 Джек Кортел, «возвращение наших парней из плена оставалось единственным, что давало нам чувство цели»
[1222].
Между тем воля южновьетнамского народа к продолжению борьбы и готовность их армии защищать сайгонский режим почти иссякли. Как писал майор ВСРВ Нгуен Конг Луан, они с сослуживцами обсудили сотню с лишним южновьетнамских генералов и пришли к выводу, что среди них всего двадцать были компетентными и честными офицерами, еще десять — безнадежно коррумпированными и бездарными, а остальные находились где-то в промежутке между ними
[1223]. В ходе серьезного обсуждения с американскими военными, как поднять боевой дух южновьетнамских войск, генерал Нго Зу предложил вернуть некогда действовавшую во французской армии систему мобильных полевых борделей
[1224]. Один молодой офицер ВСРВ в интервью британскому корреспонденту с гордостью сказал, что он и его лучший друг служат в небоевой части: «Нам не приходится никого убивать, чему мы очень рады»
[1225].
