– Ну, добре! – согласился Сотник. – Парфён Васильевич, заселяющиеся люди будут приходить в себя, лечиться и восстанавливаться у нас, всё это по-христиански, и всё это правильно. Но как только они совсем оживут, нужно будет сразу же думать, где мы им сможем дать какую работу. Сам же понимаешь, от безделья здоровый человек станет непременно дурью страдать, а это у нас ну никак не позволительно. Они, конечно же, никакие не рабы и не холопы, и мы их вовсе не собираемся неволить ломовым трудом, но работать они должны и должны, помимо того, соблюдать здесь у нас самый строгий порядок. И тут уже этот вопрос ложится на заместителя по тылу Лавра Буриславовича. Любая пьянка, драка, хуление властей или же хулиганство у нас никак не допустимы и будут караться самым серьёзным образом. Об этом нам тоже нужно подумать наперёд. Через три года мы, конечно же, эти вожжи отпустим, а пока поместье переводится на карантин и на особое военное, осадное положение. Мы вступили в страшное время, господа совет. И оно сейчас, повторюсь, ещё вот только, только сейчас начинается. Следующий год будет благоприятный для крестьянства, но семян и зерна для посевов у него уже не будет совсем, так же, впрочем, как и скотины. Всё это, как мы уже ранее говорили, исчезнет вот этой вот нынешней зимой. И затем Север Руси вступит в два года сплошного голода, не считая ещё и этого полугодия, которое и так уже не все смогут пережить. А потом на ослабленную Русь придут крестоносцы, ну а там уже недалече и до монголов будет. Вот так-то вот, братцы, такой вот мой невесёлый для вас сказ. Так что крепко думайте, господа совет, очень крепко! И ещё два особливых дела для всех. У нас здесь, в поместье, немало служивых людей из бригады и из школы, у кого их близкие далече живут. Мне вон уже задали вопрос: а что с их близкими всеми-то теперь будет? И то ведь верно, господа, они ведь, наши, все здесь будут жить, в поместье, в сухости и тепле. Будут есть, будут пить сладко, а их матери, отцы, братья и сёстры в это самое время будут от голода умирать где-то? Неправильно это, не по-человечески-то! У меня бы и у самого в таком случае кусок хлеба в рот не полез и никакая служба не шла. Значит, нужно нашему штабу продумать, – и Сотник кивнул поднявшемуся Филату Савельевичу, – продумать дальние выходы за нашими близкими. Вы наш девиз все знаете: Андреевская бригада своих не бросает! Будем вывозить своих всех! – и Сотник рубанул по столу рукой. – Не позднее декабря месяца, готовьте дальние отряды спасения! Ну и уже последнее для всех. Это как в басне: когда лев заболел, всегда найдётся куча шакалов и гиен, готовых его растерзать или хотя бы хорошо потрепать шкуру. Вот Русь как раз сейчас в таком же образе льва и выступает. Поэтому нам, накопившим воинскую силу, умение, навыки и лучшее оружие, сейчас сам Бог велел заступиться за этого «нашего льва». Сил у нас, конечно же, нет таких, как у этого царя зверей. Но постоять за русскую землю мы сможем, у нас уже у самих острые клыки и стальные когти длинные выросли! Поэтому всем воинским подразделениям бригады!..
И в зале разом встало более трёх десятков людей в воинской форме.
– Готовиться к жестоким боям в ближайшие три года! Нам предстоит выбить клыки у гиен и у шакалов, что будут к нам лезть. Нужно не допустить натиска врага с запада. Рыцари-крестоносцы уже готовят свой завоевательный поход в Прибалтике. Нам же предстоит их встретить и выбить с русских земель, если они на них зайдут. Готовьте, братцы, своих людей к большим битвам!
А теперь я порошу остаться здесь всех гражданских, а от бригады – тыловых и розмыслов. Все же остальные воинские мужи могут быть пока свободны.
В зале сидело сейчас меньше двух десятков людей. Основная масса их была одета в самые что ни на есть обычные кафтаны и только на нескольких была воинская форма.
– Ну что, господа хозяйственный совет. Во-первых, спасибо вам большое за ваш огромный труд. Пока мы шведов и лесовиков на Ладоге и в Тавастии гоняли, вы тут работали у нас не покладая рук и в поте лица. Только лишь имея такой крепкий и надёжный тыл, как у нас, можно было вот так доблестно, как наши славные воины, сражаться. Потому как мы были сытые, накормленные отменной пищей, облачённые в крепкую и надёжную броню, да ещё и с дальнобойным и лучшим оружием в руках и на прекрасных конях верхом. А что бы нам так было-то не воевать? – и Сотник при всех встал из-за стола и глубоко поклонился. Многим присутствующим стало просто как-то даже неловко от этого величания. – Ну вот, а теперь новые испытания уже к нам подходят, и мы их все, конечно же, вместе преодолеем, потому как дружны и крепки, потому как едины в своих помыслах и в стремлениях. Чем я могу вам помочь, что нужно вам, хозяева земли русской? Как и чем бы облегчить ваш нелёгкий труд можно?
С места загомонили:
– Да всё есть, всё хорошо, грех жаловаться, Андрей Иванович! Эвон сколько всего теперича у нас, и так вон с голодухи, как некоторые, здесь не пухнем!
С места вскочил встрёпанный и вспотевший от волнения Архипка.
– Андрей Иванович, правда, ведь грех жаловаться нам. Теперича надежда большая у нас есть, что переживут наши семьи все вот эти вот лихие годы. За одно то, что предупредил ты о нём, тебе от нас самый низкий поклон. А по помощи… – и он посмотрел на шикающих на него работных представителей. – Ну что вы, в самом деле, сказать мне слово не даёте? Меня Иванович сам знает, я ведь просто так глотку драть не буду, всё только по делу ему скажу!
– Говори, говори, Архип, ну, право слово, ну чего вы человеку рот-то затыкаете? – с улыбкой сказал Сотник.
– Ну да. – Кивнул огородарь. – Вот именно, что нечего мне тут его затыкать. А скажу я только, Андрей Иванович, что надобно нам поболее бы тягловой скотины иметь в хозяйствах. Без неё, родимой, ну очень тяжело нам нашу работу делать. Нет, я ничего не скажу, по одной коняшке-то у каждого из нас уже есть. Но это как обычно бывает: у кого-то там кобыла ожеребилась и её в работу уже не впряжёшь, у кого-то вдруг жеребец захромал, да и мало одной-то лошадки на всё огромное хозяйство, а на людских плечах на земле-то всё ведь не вывезешь. Опять же анструмента железного у нас маловато, плуг вон по рукам с хозяйства на хозяйство прыгает, и кажный норовит его подольше у себя продержать, а весной ведь любой день на вес золота! Кос и серпов тоже вот пока что маловато. Бочек, кадок у меня как у огородаря – так и вообще раз-два да и обчёлся. А они же мне нужны и для квашения овоща, и для полива, да мало ли для чего ещё они потребны, – разошёлся смоленский крестьянин. – Ну, ты уж извиняй меня, Андрей Иванович, ежели я сейчас что не так тута сказал. Прошу прощения тогда, – и он, поклонившись, бухнулся на скамью, покраснев от волнения.
– Даже не извиняйся, Матвеевич. – Покачал головой Андрей. – Всё ты сейчас правильно сказал. Вам нужно давать больше помощи, слишком у вас тяжёлый и важный для нас труд. Мы вот с Парфён Васильевичем и с Лавром Буриславовичем прикинем всё, посчитаем серьёзно, – и он поглядел и на мирового, и на воинского хозяйственников, – да крепко потом подумаем, сколько вам ещё лошадей в хозяйства передать сможем, правда ведь, друзья?
– Ну, из последнего похода в финские леса мы новых лошадей мало долей добычи получили. – Зачесал голову Буриславович. – Ну, ладно, ладно. – Поднял он руки перед возмущённым Парфёном. – Лошадок эдак двадцать, да ладно, пущай тридцать, мы вам, конечно, выделим, чего уж там! У нас так-то добрых жеребят от хорошей породы много нонче народилось. Будут вам кони для крестьян. – Махнул он решительно рукой.
