Дебаты о философском смысле космических путешествий и влиянии научно-технической революции на человечество были яркой чертой общественной жизни как в социалистическом мире, так и в его капиталистическом зазеркалье
395. Действительно, аргумент, что научные и технические достижения изгнали сверхъестественное из повседневной жизни – в том числе из космоса, в который, по словам социолога Питера Бергера, «возможно проникнуть систематически, рационально, как в мысли, так и в действии», – был общим ответом той и другой стороны на замечательные достижения космической эры. Как отметил Бергер, научное завоевание небес сдернуло «священную завесу», оставив «небо без ангелов», куда «может проникнуть астроном, а затем – космонавт»
396. Поэтому в 1960‐е гг., когда космонавты и астронавты покоряли космос, дебаты о смысле религии были определяющей чертой и советской, и американской общественной жизни, хотя на Западе обсуждался «религиозный кризис», а в СССР – победа коммунистической идеологии над религией
397.
Помимо геополитического контекста холодной войны, советский культ науки и покорения космоса играл важную роль во внутренней политике хрущевской эпохи и был нацелен на преодоление идеологического сумбура, возникшего после смерти Сталина. Хрущевская десакрализация Сталина усугубила политический кризис тем, что потрясла идейные основания советского коммунистического проекта. С помощью культа науки, космических полетов и космонавтов партия пыталась в какой-то мере заполнить образовавшуюся пустоту на святом месте – иногда в буквальном смысле, например когда ракета-носитель «Восток» заняла на Выставке достижений народного хозяйства (ВДНХ) именно то место у павильона «Космос» (только что получившего это название), где прежде стояла статуя Сталина
398. О том, что целью космического энтузиазма было не столько просвещение масс, сколько их воодушевление и мобилизация, свидетельствует тот факт, что на выставках космической техники детали советской космической технологии намеренно скрывались, чтобы сохранить преимущество над противником в холодной войне.
Для советской коммунистической идеологии космонавты были воплощением утопии – ожившими героями произведений социалистического реализма. Социалистический реализм никогда не был так близок к социалистической реальности, как в космическую эру
399. Более того, отношения между космонавтами и коммунистической идеологией были основаны на взаимности, и доказательством этого служит тот факт, что Гагарин посвятил свой исторический полет в 1961 г. приближающемуся XXII съезду партии. В контексте перехода советского общества от социализма к коммунизму космонавты представали прототипами нового советского человека, гражданами коммунистического будущего, которое, как обещал Хрущев, было уже близко. В мире марксистско-ленинской утопии космонавты сомкнули дистанцию между научным и философским, реальным и идеальным. Бесстрашие и позитивная, жизнеутверждающая позиция делали их олицетворением безграничных возможностей человека, которые, в соответствии с марксистско-ленинским учением, станут доступны для всех советских граждан. Их жизненный путь и путь в космос преподносились как противовес и противоядие от того страха и слабости, которые, по заявлениям пропагандистов атеизма, внушает человеку религия.
Народный энтузиазм в отношении покорения космоса и лично космонавтов наглядно свидетельствовал, что идеологические выгоды освоения космоса далеко превышают выгоды материальные. Несомненно, покорение космоса советскими людьми доказывало, что историю человечества направляют силы разума, а не сверхъестественные божественные силы. Отсюда логически следовал вывод, что, если использовать космический энтузиазм в атеистической работе, наука наконец сможет нанести религии решающий удар. В соответствии с классическим атеистическим нарративом, научные достижения – и освоение космоса как вершина возможностей науки – смогут верующих обратить в атеистов. Но это убеждение распространялось не только на естественные науки. Внедряя технократический стиль управления, партия мобилизовала себе на службу социальные науки, обратившись к таким дисциплинам, как этнография и социология, чтобы получить научные данные о советском обществе и, говоря языком того времени, «приблизить теорию к жизни». Но когда социологи исследовали религиозную жизнь общества, выяснилось, что отклик обычных советских граждан на научно-просветительскую работу не всегда соответствует классическому атеистическому нарративу, согласно которому наука побеждает религию. Эта научная истина пришла в противоречие с фактами, вскрытыми социологией, и это в конечном счете поставило перед советским атеизмом новые вопросы.
Небо – пустое!
В октябре 1962 г. – через пять лет после того, как 4 октября 1957 г. Советский Союз запустил в космос первый искусственный спутник Земли, и через полтора года после того, как 12 апреля 1961 г. Гагарин совершил первый управляемый космический полет, – новый советский атеистический журнал «Наука и религия» опубликовал большую статью, где шла речь о «первой советской космической пятилетке»
400. Статья, озаглавленная «Пять лет штурма космоса», прославляла достижения Советского Союза в области космических полетов человека, до недавнего времени возможных лишь в сфере фантастики
401. Статья предлагала ответ на вопрос, занимавший воображение всего мира с момента запуска спутника: как произошло, что Советский Союз осуществил то, о чем «отсталая царская Россия не могла и мечтать», а именно «о свершении таких героических подвигов в борьбе за прогресс, о соревновании с более развитыми технологически и экономически державами»?
402 Почему советским космонавтам удалось осуществить давнюю мечту человечества о том, что человек «перестанет завидовать птице» и полетит, «опираясь не на силу своих мускулов, а на силу своего разума»?
403 И наконец, что означал тот факт, что первым человеком, «штурмующим небо», стал «Гагарин – сталевар, сын столяра, выходец из крестьянской семьи, русский, советский, коммунист, „безбожник“?»
404
