Планетарии не только приглашали верующих на лекции, но и сами приходили к верующим. Так называемые передвижные планетарии могли организовывать лекции и выставки за пределами главного здания, в ходе рейдов «агитационного автобуса» в дома культуры, пионерские лагеря, дома отдыха, военные городки, студенческие общежития, школы, библиотеки, «красные уголки», парки культуры и отдыха, заводы и даже домоуправления. В рамках массовой кампании по просвещению сельского населения, которая стартовала в конце 1950‐х гг., передвижные планетарии с лекторами приезжали в колхозы. Там они могли привлечь аудиторию возможностью посмотреть в телескоп и узнать о новейших достижениях советских космонавтов, а заодно сделать перерыв в работе. После лекции в поле слушатели могли отдохнуть, послушать праздничную музыку, звучащую из громкоговорителей планетария, и даже завершить вечер танцами
433.
К 1963 г. Московский планетарий ежегодно продавал почти 280 000 билетов на лекции, вечера вопросов и ответов, экскурсии в обсерваторию, а выездные мероприятия позволили увеличить посещаемость до 278 000 слушателей массовых лекций и 517 083 слушателей образовательных лекций
434. За год Московский планетарий специально посвятил атеистическому просвещению 53 вечера, что составило 18,8% от всех лекций планетария – заметный рост по сравнению с 14,4% в 1962 г. Московский планетарий рапортовал, что атеистические программы оказали воздействие на аудиторию; посетители записывали в книге отзывов: «…в планетарии по-настоящему понимаешь абсурдность и несостоятельность всех религиозных сказок»; «посетив планетарий, можно успешно вести спор с верующими»; «надо больше привлекать в планетарий верующих, это величайшая школа по извержению бога»; «прослушав лекцию „Наука и религия о строении вселенной“, убеждаешься, что труды великих астрономов прошлого не пропали даром, они не зря отдавали свои силы и жизнь в борьбе с религией, ради прогресса науки»; «планетарий оказал огромное влияние на наше сознание и помог разобраться во многих неясных вопросах; знания, полученные в планетарии, окончательно убедили нас в том, что бога не было, нет и не может быть»
435.
На конференции, проходившей в Москве в мае 1957 г., незадолго до запуска первого спутника, специалист по марксистско-ленинской философии, академик Марк Митин (1901–1987), впоследствии возглавивший Всесоюзное общество «Знание», подчеркнул, что, поскольку битва с религией переместилась из сферы политики в область идеологии, пропагандисты атеизма должны помнить о новой тактике, которую используют их оппоненты. Теперь представители религиозных организаций «предпочитают не выступать открыто против науки. Они выдают себя за „друзей“ науки, стремятся „доказать“ связь науки и религии, возможность союза между ними, основанного на взаимном уважении и „невмешательстве“. Они тщатся доказать, что наука и религия не противоположны друг другу, а наоборот, нуждаются друг в друге»
436. Пропагандистов атеизма инструктировали ясно показывать, почему наука и религия непримиримы – подчеркивать, что если религиозное мировоззрение провозглашает конечность вселенной, то научный материализм раскрывает ее бесконечность во времени и пространстве
437. По словам эстонского астронома Густава Наана, когда люди уяснили, что космос и земля подчиняются одним и тем же законам природы, «в „небесах“ не осталось уже, собственно, ничего „небесного“»
438.
Но опыт непосредственной работы лекторов-атеистов с аудиторией свидетельствовал, что мышление верующего не обязательно следует этой логике, и сами лекторы отмечали, что внедрение атеистического компонента в научное просвещение шло не без проблем. Атеистическую работу в планетарии критиковали за то, что она опирается исключительно на материалы естественных наук и избегает «мировоззренческих» вопросов
439. Недостаточно посвящать лекции химии и физике, доказывали критики; необходимо особо выделять их значение для воспитания атеистического мировоззрения, противопоставляя религии и идеализму химию и физику. В 1955 г. Б. Л. Лаптев привлек внимание к необходимости подчеркивать атеистическое значение лекций по естественным наукам, указывая, что без этого научное просвещение нельзя эффективно использовать в борьбе с религией. «Когда речь идет об естественных науках, она не носит характера воинствующего материализма, – говорил Лаптев. – Мы годами читаем лекции, и все еще требуется постановление Центрального Комитета, чтобы указать нам, что мы не ведем научной атеистической пропаганды»
440. Острие этой критики было направлено на кадры, поскольку, по его мнению, не все лекторы планетария понимают, как важно открыто связывать лекции по астрономии или физике с атеистической тематикой. Это была типичная жалоба на ученых, которые, поставив свои знания на службу делу просвещения масс, зачастую не проявляли желания использовать эту возможность для открытой антирелигиозной агитации
441. Чтобы наглядно показать последствия уклонения от открытой борьбы с религией, Лаптев описал лекцию по астрономии, которую он как сотрудник планетария прочитал для колхозников. Закончив лекцию, сопровождавшуюся звукозаписью и наглядными материалами, он спросил у аудитории, понравилось ли им ее содержание. Слушатели ответили, что лекция понравилась, но в ответ на следующий вопрос – чем именно – сказали: «Нам понравилось, как прекрасно Бог построил вселенную»
442.
Это был не первый случай, когда советские пропагандисты атеизма поняли, что научное просвещение не обязательно связано с атеистическим воспитанием, но, учитывая длительный перерыв в атеистической работе при Сталине и официально признанные недостатки атеистической работы при Хрущеве, это был урок, нуждавшийся в повторении. Чтобы научить лекторов-атеистов использовать возможности планетария, общество «Знание» организовало встречу с ветераном лекторской работы в планетарии Иваном Шевляковым, на которой обсуждались его лекции «Наука и религия о Вселенной» и «Атеистическое значение открытий в астрономии и космонавтике»
443. К тому времени Шевляков работал в Московском планетарии почти сорок лет, и он отметил, что за это время изменилась как аудитория, так и сама религия. Аудитория стала более сведущей в науке и гораздо менее – в религии.
