Интересно, что еще до взятия Гомельского замка для строительства в нем новых и восстановления старых укреплений король и великий князь Сигизмунд I Старый приказал наместникам близлежащих городов посылать людей либо к самому Гомелю, либо к тому месту, которое укажет гетман Ю.М. Радзивилл (из Горволя 20 человек, из Пропойска и Чечерска 20 человек, из Речицы 30 человек, из Могилева 60 человек, из Свислочи 30 человек, из Мозыря и Бчича 60 человек)
[564]. Смысл данного масштабного мероприятия состоял в том, чтобы во время присутствия войск ВКЛ на неприятельской территории успеть отстроить крепость в захваченном городе и «люди московскии не впередили а зася того замку Гомъя не заробили»
[565]. Таким образом в какой-то степени гарантировалось закрепление за ВКЛ земель, центром которых был в данном случае Гомель. Подобные же действия пытался осуществить пан виленский гетман Ю.М. Радзивилл по отношению к полностью сожженному Стародубу, но безрезультатно
[566]. Заблаговременная забота об обеспечении обороноспособности Гомельского замка во многом способствовала его удержанию под властью ВКЛ.
После неудачной кампании 1536 г., когда московские войска вернули почти все завоевания гетмана Радзивилла, основной задачей литовской стороны стало сохранение за собой того малого, что удалось удержать. В ходе переговоров о перемирии 1537 г. главным, несомненно, был вопрос о Гомеле.
К октябрю 1536 г. в Вильне было твердо решено начать переговоры о мире «для покою христьянского, чтобы кровь христьянская не лилася»
[567], и в Москву отправлены послы Ян Юрьевич Глебович (полоцкий воевода, маршалок), Матвей Войтехович Янович (витебский воевода, маршалок, волковыйский державца)
[568] и писарь (секретарь) Венцлав Николаевич. Послы намеревались прибыть в Москву в лучшем случае к Рождеству, в худшем — к Крещению
[569].
Уже 13 декабря 1536 г. из Смоленска наместник Никита Васильевич Оболенский писал к великому князю о появлении литовских послов
[570]. Было организовано их сопровождение и питание. 12 января 1537 г. «литвы всех 415 человек» прибыли в Москву
[571]. Кроме трех упомянутых послов, всех «рымского закона», еще значимыми представителями делегации были королевские дворяне Глеб Иванов сын Зиновьева Корсаков и Лукаш
[572].
В воскресенье 14 января произошла первая встреча литовских послов с великим князем Иваном IV. Послы представили верительную («верющую») грамоту, произнесли наказные речи, «явили поминки», и на этом первая встреча закончилась, так как, ссылаясь на несовершеннолетие великого князя, послам в совместном обеде было отказано
[573].
18 января послы вновь были приглашены в избу к великому князю. «Посидев мало» с послами, Иван IV велел препроводить их в другую палату, где перед ними с ответом выступили его представители
[574]. Смысл заявлений последних сводился к тому, что война началась не по вине московской стороны («и те валки ссталися не нашею стороною»)
[575], но теперь обе стороны хотят, чтобы не проливалась христианская кровь, а «бесерменская бы рука не высилася», «мир и добрую смолву делати»
[576]. Начались взаимные упреки и перепалка между боярами и послами по поводу того, кто начал войну и в чем ее причина. Послы указывали на то, что Стародуб и другие города принадлежали «изначала» литовским господарям, а потом были переданы беглецам из Москвы. И лишь из-за очередной измены Шемячича и Можайского эти города достались московскому государю. Таким образом, литовский великий князь посылал войска «под свои городы»
[577]. Однако, как утверждали московские бояре, послам должно было быть известно, «из начала чья то отчина, и куды прислухали Киев и иные городы», и что все то отчина московского великого князя.
В конце концов было решено оставить бесплодные разговоры («мимошедшие дела») и решать конкретный вопрос о заключении вечного мира, к чему стремились обе стороны. Литовские послы отошли от бояр, посовещались и, вернувшись, стали вести расспросы о том, на каких же условиях московская сторона желает заключить мир. Однако бояре тот же вопрос адресовали послам. Наконец последние выразили желание своего господаря, чтобы московский государь «поступился» Великого Новгорода и Пскова
[578]. Конечно, ожидать согласия бояр на такие условия не приходилось, и постепенно от стремления заключить мир по варианту договора Казимира Ягайловича с Василием Темным (1449 г.) литовская сторона пришла к опоре на соглашение Сигизмунда с Василием III (очевидно, мира 1508 г., а не перемирия 1522 г.). Бояре, выразив мнение великого князя, решили, что и по таким условиям миру быть нельзя. Не договорившись ни о чем, послы уехали на данное им подворье
[579].
Переговоры продолжились 21 января. Послы вновь недолго «очи видели» московского государя, а затем были отведены в отдельную палату для дальнейших речей. Первое время литовские послы вовсе не хотели что-либо говорить («молчали долго»), но потом вновь выразили свою прежнюю позицию: заключить вечный мир по условиям договоров Александра Ягеллончика с Иваном III (перемирия 1503 г. или все-таки мира 1494 г.) и Сигизмунда с Василием III (1508 г.). Послы сетовали на то, что постоянно делают уступки, а московская сторона ни одного слова не «спускает», и, наконец, затребовали у бояр их условий вечного мира. Конечно же, было предложено перевести перемирие Василия III с Сигизмундом (1522 г.) в вечный мир с некоторыми изменениями, связанными с делами нового московского государя Ивана IV Васильевича
[580]. Такой поворот событий совсем не устраивал литовских послов. По их мнению, многие города и волости были вписаны в перемирной грамоте в московской стороне «на время, для покоя христьянского» и господарь никак не может записать навечно свою отчину московскому государю
[581]. В посольских речах прямо не говорится, но, очевидно, главная проблема заключалась в принадлежности Смоленска. Последний, конечно же, не желала признать за Москвой литовская сторона. Послы с боярами вновь разругались, и переговоры не сдвинулись с места.
